Поскольку эти вмешательства затрагивают генетический код клеток, изменения потенциально могут передаваться потомству. Пока исследователи тщательно следят за тем, чтобы генномодифицированные животные не размножались, однако рано или поздно случайное спаривание произойдет. Наверняка можно сказать только одно: мы ошибаемся насчет своей способности обуздать технологическое развитие.

Но меня волнуют не химеры человека и свиньи и не гипотетические собаки с человеческими генами, наделяющими их даром речи. Меня волнует кончина Homo sapiens, которая приближается гораздо быстрее, чем многим может показаться. Джордж Черч, один из ведущих апологетов генной инженерии, утверждает, что было бы неэтично НЕ скорректировать ДНК, скажем, больного раком. И с этим не поспоришь. А от исправления «плохой» ДНК не так уж далеко до корректировки «обычной» ДНК.

Человек всегда стремился к самосовершенствованию. Наивно ожидать, что запрет на вмешательство в развитие человеческого эмбриона, введенный Национальными институтами здоровья, сработает. Те, у кого есть деньги, такую процедуру проведут все равно, может, где-нибудь в другой стране. Половое размножение с его беспорядочным наследованием генетических признаков может уйти в прошлое, по крайней мере как способ продолжения рода. И именно тогда на свет появится новый вид.

Назовем его Homo hominis. Человек человеческий[167].

Неандертальцы существовали бок о бок с Homo sapiens десятки тысяч лет – мы рядом с Homo hominis вряд ли продержимся так долго. Может быть, он будет обращаться с планетой лучше, чем мы. Но до него нам будет так же далеко, как до нас далеко шимпанзе. Мы окажем будущим остаткам своего вида большую услугу, если уже сейчас разберемся, что значит быть способным чувствовать и какими правами это наделяет животное. Потом будет поздно выяснять, заслуживает ли sapiens жить рядом с hominis, или его место в зоопарке за решеткой.

Разумеется, на тилацине и тасманийском дьяволе мы не остановились. Диффузионную МРТ можно использовать для исследования мозга любого животного, так что в лабораторию начали поступать все новые и новые образцы мозга. В основном это была заслуга Питера и его связей, но нам стало ясно, что в музейных хранилищах и в шкафах у исследователей найдется немало экзотических препаратов по нашему профилю. Это потенциальная золотая жила для тех, кто восстанавливает эволюцию мозга по разрозненным фрагментам.

Из Центра реабилитации морских млекопитающих нам присылали образцы мозга других ластоногих, кроме морских львов, и вскоре наша база данных пополнилась результатами диффузионной МРТ тюленей и морских слонов. Питеру даже удалось раздобыть во Флориде два экземпляра от ламантинов. И хотя базовое строение организма у всех этих морских млекопитающих идентичное, пищу они добывают по-разному и общественное устройство у них тоже кардинально различается. Тюлени обладают большей гибкостью вокализаций, чем морские львы, – достаточно вспомнить знаменитого Гувера, спасенного и выращенного в штате Мэн в 1970-х годах. Этот тюлень прославился тем, что выкрикивал: «Эй! Эй! Иди сюда!» (с сипловатым мэнским акцентом). У морских львов набор издаваемых звуков дольно скуден, а у морских слонов, как известно, самцы во время поединков пытаются устрашить соперника в том числе и грозным ревом. Ламантины же ничем особенным себя не проявляют. Эти различия в такой простой области, как вокализация, даже у близкородственных видов должны отражаться в устройстве мозга, как мы наблюдали на примере тилацина и тасманийского дьявола. И именно различия помогают понять, что такое быть морским львом, тюленем, ламантином.

Что касается псовых, нам стали передавать образцы мозга усыпленных койотов из Юты, где на подчиненной Министерству сельского хозяйства базе в неволе содержится самая крупная колония койотов в Северной Америке. Отношение к таким базам у меня двойственное, но койоты постепенно наводняют даже городское пространство, поэтому нам нужно понимать их психологию и поведение, чтобы мы могли ужиться друг с другом. В пригороде Атланты, где я живу, один из районов пытается выбить у муниципалитета разрешение на отстрел койотов в пределах городской черты. Я, разумеется, против таких мер. Я люблю слушать ночные завывания и жалобные повизгивания койотов и надеюсь, что сканирование их мозга поможет нам узнать, как они устроены и чем отличаются от собак.

Но, несмотря на растущую коллекцию образцов, мы пока все равно копаем по верхам. Нейробиологические исследования в данный момент охватывают очень узкий круг видов. Исследование человеческого мозга имеет основополагающее значение для изучения болезней Альцгеймера и Паркинсона, а также психических расстройств, таких как шизофрения и депрессия. Работа с нечеловекообразными приматами, в основном обезьянами, до недавнего времени была одной из крупнейших областей нейробиологических исследований, но рост доказательств наличия у них чувствительности повлек за собой резкое сокращение федерального финансирования соответствующих проектов. При этом маятник качнулся в другую сторону, вызвав бум исследований с использованием мышей и крыс. Эти виды – основной объект Федеральной программы исследований мозга BRAIN («Изучение мозга через продвижение инновационных нейротехнологий»), обеспечивающей развитие новых инструментов, таких как оптогенетика, которые когда-нибудь изменят наши представления о человеческом мозге.

Однако между человеком и крысой есть еще множество разных видов. Одних только млекопитающих около пяти тысяч. Почему мы не занимаемся их мозгом?

Вопрос злободневный, учитывая растущую статистику катастрофически стремительного видового обеднения нашего животного мира. Очередной доклад «Живая планета», опубликованный Всемирным фондом дикой природы в 2016 году, рисует довольно мрачную картину[168]. Утрата мест обитания, чрезмерный вылов рыбы, загрязнение, распространение инвазивных видов, а также климатические изменения в совокупности ведут к тому, что многие склонны считать шестым массовым вымиранием. Проблемы кажутся настолько всеобъемлющими и непреодолимыми, что возникает ощущение, будто без политико-экономической поддержки на высшем уровне справиться с ними невозможно.

Но мы должны попытаться.

Я всецело разделяю позицию Всемирного фонда дикой природы. Мы – «единая планета». Земля – это не игра «кто кого», в которой человек должен одержать верх над всеми остальными. Достаточно лишь незначительной смены угла зрения, чтобы увидеть, насколько взаимосвязано благополучие всех обитателей нашей планеты. Нынешняя неразумная практика обращения с природой неизбежно погубит множество видов, но в конце концов аукнется и самому человеку – климатическими изменениями, подъемом уровня моря, новыми заболеваниями.