все равно, что неиссякаемая кладовая. А воры из правительства хотели лишить их всего этого.

Бруно, серьезно повздоривший с матерью и свояками из-за женитьбы, появлялся на дороге в Урру, как только на службе ему давали отпуск. На пути туда и обратно он проходил под окнами домика в Рошамбане. Теотониу заметил время, когда он появлялся, и прятался в коровник, откуда через узкую щель наблюдал за Бруно. И вот однажды вечером, незадолго до захода солнца, он услышал такой разговор:

— Привет, Жоржина, да будут счастливы все, кто видит вас.

Девушка, которая сидела у окна и что-то вязала, подняла голову, но ничего не ответила.

— Вы не отвечаете мне, а ведь я не сделал вам ничего плохого… Хоть бы отдали письмо, которое я послал из Шиншима…

— Мне нечего отдавать, я никакого письма от вас не получала и не хочу получать. Запомните это раз и навсегда.

— Но я писал вам. Писал, что дела идут на лад и что, если вы пожелаете, я буду просить вашей руки…

— Напрасно старались. Я даже глядеть не могу на человека, который помог осудить моего отца. Мой отец — святой, а вы, сеньор, — обманщик. Это вы хотели от меня услышать? Где ваша совесть?!

— Ваш отец был приговорен еще до того, как сел на скамью подсудимых. А суд для того и выдуман, чтобы наказывать людей, которые посылаются туда по распоряжению правительства. Никаких других целей у него нет.

— И все же вы поступили плохо.

— Поймите, я ничем не ухудшил положение вашего отца. Я же не сказал того, чего от меня добивались. Ведь они хотели, чтобы я показал, будто ваш отец с карабином в руках шел впереди толпы. Даже больше, много больше… А я рядовой служащий лесничества… я вынужден был подчиниться.

— Значит, ваши начальники научили вас сказать это?

— Не самые главные, а те, что помельче. Вызвал меня один такой и говорит: «Скажешь то-то и то-то». — «Но это же ложь», — ответил я. «Для тебя нет ни лжи, ни правды. Для тебя это одно и то же. Ты служишь — вот и делай, что тебе говорят, скажешь все, что знаешь». — «Мне противно лгать!» — «А если противно, убирайся отсюда. На твое место найдется много желающих». Вот как это было. Что же я мог поделать…

Жоржина молчала. Тогда Бруно снова спросил:

— Что я мог сделать?..

— Что? Если вы хотите жениться на мне, как уверяете, вы не должны были клеветать на моего отца и помогать тем, кто упрятал его в тюрьму. Вот что! Или вы не такой, как все, и умерли бы с голоду, если бы потеряли место?!

— Конечно, не умер бы. Но слухи об отцовском наследстве очень преувеличены, больше разговоров, а деньги куда-то исчезли. Поэтому нам с братом, если бы не было земли, которую в карман не положишь, пришлось бы зубами щелкать.

Жоржина молчала.

— Вот какое дело. А пока простите, до следующего раза.

— Уходите и больше у нас не появляйтесь. Наши пути разошлись и никогда теперь не сойдутся.

— Не будьте такой злой! До свидания.

— Прощайте, я же сказала, оставьте меня в покое.

Едва он отошел, как громко хлопнуло окно — девушка была с характером. Однако она почему-то выслушала его объяснения, — очевидно, побоялась обострять отношения с этим мерзавцем. Теперь Фарруско, когда он был в Рошамбане — а он был там всегда, если не охотился со стариком или с Жаиме, — давал знать о появлении Бруно, едва тот показывался на дороге в Урро. Пес издалека чуял его шаги и сбегал по откосу со вздыбленной шерстью и оскаленными зубами. Как только сын Гниды показывался на гребне, пес бросался к нему и преследовал добрых пятьсот метров, то забегая вперед, то отставая, хотя Бруно делал вид, что собирается бросить в него камнем или ударить. Фарруско отставал, только когда тот исчезал за холмами. Когда пес прибегал в хижину, хозяин гладил его и приговаривал:

— Ах, ты, псина, ну чего ты от него хочешь? Оставь-ка ты его в покое…

Иногда пес скулил и виновато поджимал хвост. Он ложился у ног хозяина, а тот давал ему пару пинков за непослушание, и Фарруско удирал.

Однако его ненависть была сильнее разума и стремления исправиться. Как только Бруно появлялся вдали, он вскакивал и бросался ему навстречу. Хозяин наконец решил не мешать ему. Он понял, что ничего не поделаешь. Фарруско не мог совладать со злостью, которая охватила его, как и его хозяина. Теотониу и сам не привык делать добро себе подобным, но к этому негодяю питал глубокую ненависть. Кто знает, быть может, псу передался его гнев и он ненавидит за двоих, за себя и за хозяина? Теотониу ласково погладил пса, тот лизнул его в лицо. Они простили друг друга, и пес получил право поступать как хочет.

Бруно возненавидел Фарруско. Стоило ему приблизиться к дому Ловадеушей, как проклятый пес начинал лаять, а Жоржина, на которую посматривал парень, захлопывала окно. После того как это повторилось несколько раз, Бруно отказался от своих прогулок мимо дома в Рошамбане.

Как-то ночью Теотониу помогал отелиться корове и забыл про Фарруско, а рано утром нашел пса у родника мертвым. Он не хотел верить своим глазам. Неужели это Фарруско? Зачем эта бессмысленная, необъяснимая и ужасная жестокость? Да, это был Фарруско, окоченевший и неподвижный. Теотониу отчаянно закричал:

— Помогите! Убили моего Фарруско!

В Рошамбане все всполошились. Первым прибежал Жаиме, он обнял пса и разрыдался. Старик стонал и скрежетал зубами. Филомена и Жоржина плакали. Что делать? Может, еще не поздно спасти пса? Попробовали влить ему в пасть водку, может, он придет в себя? Наверно, Фарруско дали отраву. Ох, зачем он взял!

Фарруско был мертв. Случилось непостижимое. Прекрасный, совершенный механизм навсегда остановил свой ход. Ничего нельзя было поделать — пес уже похолодел. Теотониу, превозмогая горе и гнев, велел женщинам идти в дом. Он поднял пса и отнес его в свою хижину. Вместе с Жаиме он снова и снова осматривал мертвого друга. Живот раздулся, как барабан, но никаких следов ранения не было. Старик раскрыл плотно сжатые зубы и разглядел остатки какой-то странной пищи.

— Надо вскрыть, — сказал Жаиме.

— Нет, — ответил старик, — и так ясно, что отравили.

— Кто мог это сделать?

— Помалкивай, он за это поплатится. Пока распустите слух, что пес сдох от удушья.

— Дедушка, вам не потребуется проливать его кровь. Я сам берусь свести счеты с этим мерзавцем…

— Ну нет, это мое дело и пес мой. Он