Он продемонстрировал страсть иного рода, когда с нескрываемым удовольствием выносил смертные приговоры во времена проскрипций и побед при Филиппах и под Перузией. Цезарь знал, что склонен к вспышкам необузданной ярости. Один из его опекунов, грек Афинодор, учитель риторики, дал ему совет: «Если ты гневаешься, то повтори греческий алфавит, прежде чем заговорить». Говорят, что Меценат был почти единственным, кто мог успокоить своего друга, когда тот впадал в такое настроение, и Дион Кассий рассказывает историю, иллюстрирующую это: «Меценат, представ перед императором, когда тот вершил суд, и видя, что Август уже готов многих приговорить к смертной казни, попытался пробиться сквозь обступившую императора толпу и подойти поближе, но не сумел и тогда написал на писчей табличке: “Встань же ты, наконец, палач!”» (пер. А. В. Махлаюка). Он бросил записку на колени своего друга, побудив его прекратить судебное разбирательство и не выносить никаких приговоров. По словам Диона Кассия, Цезарь был очень благодарен Меценату за его прямоту, поскольку тот указал, что гнев может стать причиной ошибки. Такое случалось и в начале его карьеры, и после побед над Секстом Помпеем и Антонием он проявлял куда больше готовности прощать своих врагов, в чем следовал clementia (милосердию) Юлия Цезаря. Возможно, это являлось признаком смягчения нрава, хотя никто не мог знать, изменится он или останется таким и дальше.[345]

Несмотря на свой быстрый и сопряженный с насилием приход к власти, младший Цезарь во многих отношениях оставался типичным представителем своего класса. Некоторые ученые склонны видеть в нем сочетание качеств местного аристократа со вкусами человека из сенаторской элиты, но это не более чем гипотеза, и нам приходится признать, что зачастую трудно судить о чьем-либо моральном, духовном и политическом облике за пределами сената. Ясно, что он разделял литературные интересы большей части римской элиты, пописывал стихи, причем порой весьма непристойного характера, и много читал латинских и греческих авторов (Suetonius, Augustus 85. 1–2).

В 30-х годах до н. э., если не раньше, он регулярно переписывался с Аттиком, школьным товарищем Цицерона и другом оратора на всю жизнь. В биографии, написанной вскоре после смерти Аттика, утверждается, что даже будучи в Риме, если Цезарь не мог посетить его лично, он почти ни одного дня не проводил «без того, чтобы написать ему, то задавая какой-либо вопрос из истории, то ставя перед ним какую-нибудь поэтическую задачу».[346] Такие темы были обычным предметом обсуждения среди аристократов. Хотя Аттик и предпочел уклониться от политической карьеры и остался обычным всадником, он был чрезвычайно богат и имел даже лучшие связи, нежели иные политики, установив прекрасные отношения почти со всеми видными участниками римской общественной жизни. Уклонение от прямого участия в политической деятельности сделало его одним из немногих выживших представителей поколения, появившегося на свет на рубеже II – I вв. до н. э. Помпей и Юлий Цезарь писали ему регулярно – так же, как и Брут. Близкий к заговорщикам, Аттик тем не менее помогал жене Антония Фульвии и защищал ее, когда того объявили врагом в 44–43 гг. до н. э. Позднее благодарный Антоний спас его от проскрипций и также вел с ним переписку. Аттик пользовался широкой известностью, им восхищались, дружба с ним была незримым признаком известного статуса, но отсюда не следует, что интерес с обеих сторон не являлся искренним. Агриппа женился на дочери Аттика, что, конечно, было выгодным браком и, разумеется, свидетельствовало о близости к Цезарю. От этого брака родилась дочь Випсания, которую еще во младенчестве обручили со старшим сыном Ливии Тиберием.

Аттик написал несколько трудов, в том числе похвальное слово консульству Цицерона в 63 г. до н. э., однако более известна его ‘Liber Annalis’ – изложение истории в хронологическом порядке, преимущественно римской. Он проявлял глубокий интерес к далекому прошлому, происхождению различных институтов, ритуалов и практик, достижениям былых поколений. Его и Цицерона шокировало встречавшееся иногда отсутствие интереса у их современников к карьере и должностям даже собственных предков. Увлечение прошлым было в то время общераспространенным, как из любви к нему как таковому, так и из желания спрятаться в нем от бурь своего века. Наиболее усердным исследователем таких вещей в те годы был эрудит Марк Теренций Варрон, хотя, подобно Аттику, большинство его трудов не сохранилось до нашего времени. Римляне не писали исторических трудов до рубежа III–II в. до н. э., и хотя встречаются записи более раннего времени, они зачастую весьма путаные и неполные. Поэтому когда Юлий Цезарь утверждал, что позаимствовал тунику с длинными рукавами и сапоги у царей древней Альбы Лонги, никто в точности не знал, насколько это соответствовало действительности.[347]

Его наследник, судя по всему, с раннего возраста испытывал глубокий интерес к римской старине. Нет оснований сомневаться в том, что интерес этот был искренним, даже если его питало желание поддерживать дружбу с Аттиком, и также нет сомнений, что подобные наклонности отличали многих других аристократов. В политическом отношении это могло приносить выгоду, однако трудно сказать, что возродило ритуал фециалов – его интерес к прошлому и неподдельный энтузиазм или желание воспользоваться полезными символами, которые этот интерес помог приспособить к ситуации. Аттик предложил еще один способ проявить уважение к традиции, посоветовав Цезарю восстановить храм Юпитера Феретрия. Молодой военачальник сам вошел в полуразрушенное здание, осмотрев находившиеся там реликвии, некоторые из коих, как говорили, пребывали там не одно столетие.[348]

Аттик умер в Риме в 32 г. до н. э., не дожив до конца гражданской войны. Страдая от серьезной болезни, он решил уморить себя голодом и скончался в достаточно преклонном возрасте – в семьдесят семь лет. Отсюда следует, что ему не пришлось делать выбор между Цезарем и Антонием в гражданской войне, хотя не вызывает сомнений, что возраст и привычная ловкость в таких ситуациях позволили бы ему пережить схватку и сохранить дружбу с победителями, сохранив добрые отношения и с теми из проигравших, которые остались бы в живых. Агриппа посетил его в последние дни жизни, и хотя похороны Аттика прошли достаточно скромно, на них явились все boni. Мы не знаем, присутствовал ли Цезарь, однако это очень вероятно, если он только находился в то время в Риме (Corn. Nepos, Atticus 22. 3–4).

Уважение к истории и традиции – положительная сторона характера Цезаря, способная принести ему политические выгоды. Она, судя по всему, мало влияла на его поведение, когда он, наконец, возвратился в Рим. На тот момент не могло быть никаких сомнений в его подавляющей военной мощи. К 30 г. до н. э. под командованием Цезаря находилось примерно шестьдесят легионов – даже больше, чем у Юлия Цезаря, когда тот пребывал в зените власти. В ближайшем будущем ничто не могло помешать ему делать то, что он захочет, а потому сенат и все остальные превозносили его и выражали надежду на мир. Молебны и жертвоприношения за его здоровье вполне могли быть искренними. Свали его один из приступов болезни, которые время от времени одолевали его, – и результатом стал бы еще больший хаос, поскольку появились бы новые лидеры, которые стали бы бороться за то, чтобы заполнить вакуум. Нравилось им это или нет, но каждый знал: будущее на тот момент зависело от Цезаря, и потому они ждали, что он вернется и раскроет свои планы.