— Все равно что футболисту отрезать ноги, — сетовал он.

Однако скрипка и пианино были ему по силам, ибо в неволе он как мог сберегал пальцы.

— Когда меня сбивали с ног, я сжимал кулаки и прятал руки под себя, — рассказывал он. — Охранники старались растоптать пальцы. Многие берегли яйца, а я — руки.

— Ну спасибо тебе! — Фрида пыталась шутить. — Нет чтобы обо мне подумать!

— Не волнуйся, крошка! — Изможденное лицо Вольфганга расплывалось в щербатой улыбке. — Ты же знаешь, у меня яйца из стали. Об них штурмовики ломали ноги.

Шутка пришлась ему по душе, и он без конца ее повторял, отчего морщились сыновья и Зильке, которая вечно паслась у Штенгелей.

— Пап, нас коробят подобные разговоры, — сказал Пауль.

— Точно, — поддакнула Зильке. — Прямо уши вянут, когда старики болтают о сексе и всяком таком.

— Что-то с трудом верится в вашу щепетильность, детки, — усмехнулся Вольфганг. — После того, что было.

Он глянул на пол, прежде укрытый толстым синим ковром.

Конечно, первым делом ему поведали, что произошло в вечер его ареста. Как жену его чуть не изнасиловали, как тринадцатилетние сыновья, поддержанные Зильке, оглушили и удавили обидчика на этом самом полу.

— Перестань, Вольф. — По лицу Фриды пробежала тень. — Я стараюсь об этом не вспоминать.

— Понимаю, Фредди, — сказал Вольфганг. — Это ужасно, но я очень горжусь мальчиками и Зильке. Могу только надеяться, что мне хватило бы духу поступить так же.

— Хватило бы, пап, — заверил Отто.

— Да, — поддержал Пауль. — Сделал бы не задумываясь. Как мы.

Троица переглянулась. Даже намеком они редко говорили о событиях той кошмарной ночи, но всегда о них помнили и часто видели во сне.

Если о происшествии и говорили впрямую, то лишь в чрезвычайно редкие визиты Дагмар. Казалось, она слегка завидует трем членам Субботнего клуба, которые без нее прошли столь жестокое судьбоносное испытание. Пусть близнецы любили ее и только ее, с Зильке их сближало нечто, чего не изведала она.

— Я бы смогла, — заверяла Дагмар. — Сама бы его убила. Или уж сделала бы не меньше Зильке.

— Я заворачивала его в ковер! — огрызалась Зильке. — И помогла сбросить в реку!

— Давай еще расскажи подружкам по ЛНД, — посоветовала Дагмар, когда в очередной раз, невзирая на Фридин протест, возникла эта тема. — В самый раз для баек у лагерного костра.

Зильке, одетая в форму Лиги немецких девушек, покраснела. Она всегда смущалась, когда в нацистских регалиях приходила к Штенгелям, но выбора не было. Как у многих девушек из рабочего класса, униформа ЛНД была самым красивым и носким нарядом в ее гардеробе. Кроме того, нынче она дежурила и заскочила попрощаться перед отправкой на Нюрнбергский съезд.

— Странно, что тебя отправляют сейчас, — сказала Фрида, радуясь возможности сменить тему. — До парада еще месяц.

— Верно. Знаете почему? Мы идем пешком. Правда! От Берлина до Мюнхена. Дети со всех концов страны пойдут пешедралом. Говорят, это в знак нашей силы и сплоченности.

— На целый месяц детей вырывают из семьи?

— Слыхали анекдот? Нынче из-за гитлерюгенда, ЛНД, СА и Женской лиги добропорядочная немецкая семья собирается вместе только на Нюрнбергском параде.

Фрида грустно улыбнулась.

— А как же школа?

— Для партии образование не важно. Главное — преданность.

— Нарукавную повязку-то могла бы снять, — фыркнула Дагмар. — Между прочим, здесь одно из немногих мест, где мы не обязаны любоваться свастикой.

Конечно, в гостиной Штенгелей Зильке смотрелась чужеродно: черный берет, из-под которого выглядывали густые светлые волосы, собранные в хвостики, свастика на рукаве коричневой блузы.

— Она пришита, — оправдывалась Зильке. — И хорош язвить! Я не виновата.

— Конечно, не виновата. Никто ни в чем не виноват, кроме самих евреев, да?

— Кончай, Даг, — вмешался Пауль. — Членство в Лиге немецких девушек еще не означает, что Зильке — нацистка.

— Я даже сомневаюсь, что она девушка, — ответила Дагмар.

— Дагмар! — укорила Фрида.

— Я не нацистка! — выкрикнула Зильке. — Я коммунистка, сама знаешь.

— Два сапога пара, — отмахнулась Дагмар.

— Так говорить — свинство и дурь! — озлилась Зильке. — Мы ненавидим нацистов.

— Ты же ничего не знаешь про коммунизм, — надменно сказала Дагмар.

— Побольше тебя знаю! Я читала. Когда жгли книги, я стащила Маркса и Ленина. У нас многие тырили книжки. Подружка моя свистнула «Колодец одиночества»[60]— там про лесбиянок, а она себя мнит розовой. В ЛНД вовсе не все нацисты. Многие вступили ради веселья.

— Какого? До одури маршировать? — фыркнула Дагмар. — Обхохочешься!

— Да не так уж много мы маршируем. — К Зильке вернулось хорошее настроение. Обычно она недолго злилась на высокомерную Дагмар. Отчасти из сочувствия к ее утратам, но еще и потому, что давно поняла: близнецы, чьим расположением она дорожила, всегда примут сторону соперницы. — Еще кидаем набивные мячи, в трусах прыгаем сквозь обруч, сигналим шарфами. Это же не гитлерюгенд. Из нас не делают солдат. В ЛНД гораздо свободнее, потому что партии в общем-то нет дела до девочек.

— Похоже, тебе там нравится.

— Знаешь, да. Мы часто ходим в походы, и еще я научилась вязать.

— Да уж, кому-то везет, — сухо заметила Дагмар. — Я бы тоже отправилась в поход или на природу, да вот нас никуда не пускают.

— Я понимаю, — загорячилась Зильке. — Сочувствую тебе и все такое, но ведь раньше у тебя было полно всяких праздников. А у меня ни одного. Впервые праздник мне устроила ЛНД. Прежде рабочий класс не имел возможности… — Она смущенно осеклась. — Не в том смысле, что теперь жизнь лучше. Я не к тому, что… Просто для меня стало лучше, вот и все.

— Безумно рада за тебя, — ответила Дагмар.

Вмешалась Фрида, вечный миротворец.

— Конечно, поход — это здорово, — мягко сказала она. — И на параде будет очень… интересно. В газетах пишут, нынче соберется еще больше людей. Не представляю, как это возможно. В прошлом году было семьсот тысяч.

Парад 1934 года был запечатлен в документальном фильме «Триумф воли»,[61]извещавшем мир о грандиозной победоносности нацизма. Мрачный интерес погнал Фриду в кинотеатр. При покупке билета документов не спрашивали. На этих сеансах никак не ждали евреев.