Тем не менее с Инессой Арманд отношения у Ленина были всё же особыми, для Ленина уникальными. Судя по всему, Арманд без всяких околичностей любила Ленина, а он в какой-то мере тоже испытывал к ней чувства, очень далёкие от равнодушия. Арманд была редкой умницей среди красавиц и ещё более редкой красавицей среди умниц, увлечь могла и увлекала.

Однако, как уже говорилось в начале книги, Владимир Ульянов был человеком не только строгой мысли, но и строгих — прежде всего по отношению к себе — чувств. Порвать с Крупской он не мог ни в каком отношении: их связывало многое и многое, что редко выпадает большинству в жизни, а не в романе. Опускаться же до тривиального «любовного треугольника» он, конечно же, тоже не мог.

Оставалось одно: тактично отдалить Арманд от себя в точном и прямом смысле этого слова — отдалить географически, что Ленин и сделал в тот момент, когда чувства могли прорваться и у него.

То, что Крупская не ревновала к Арманд, прекрасно видно из всех тех аутентичных текстов, которые когда-либо вышли из под пера Надежды Константиновны, — как из писем, так и из её воспоминаний. Везде она пишет об Арманд в тёплых и дружеских тонах. После смерти Инессы Крупская опубликовала о ней небольшую статью-некролог.

Но фактом является и то, что тон ленинских писем к Арманд нередко был более чем доверительным и в некоторых случаях — вполне интимным, но, опять-таки, интимным во вполне определённом и ныне практически утраченном смысле этого слова… Нормативное, по словарю, русское значение французского слова «intime» (от лат. intimus — самый глубокий, внутренний) — «глубоко личный, сокровенный, задушевный»… Вот такими и сложились отношения Ленина и Арманд — со стороны Ленина! — душевно сокровенными и глубокими, задушевными…

Арманд была блестящей помощницей Ленина в деле связи со средой европейских социалистов — она ведь и сама не только по многоязычию, но и по натуре была европейкой, хотя и очень духовно обрусевшей.

И ещё одно — среди многих заграничных партийных коллег Ленина, далеко не всегда понимавших его и как человека, и как политика, Арманд была редким исключением: она не только верила Ленину и в Ленина, она его точно понимала — и как политика, и как человека! В полной мере это же можно сказать лишь ещё об одной женщине — о самой Крупской!

Кроме, конечно, ещё и матери Ленина, Марии Александровны.

ИНТЕРЕСНЫ два ленинских письма Инессе Арманд от 17-го и 24 января 1915 года… Арманд собиралась написать брошюру для работниц о проблемах любви и брака, и хотя план не осуществился, благодаря этому замыслу Арманд, которым она поделилась с Лениным, мы имеем прямое мнение Ленина по одной из вечно животрепещущих тем.

В первом письме Ленин размышляет:

«§ 3 — „требование (женское) свободы любви“ советую вовсе выкинуть. Это выходит… не пролетарское, а буржуазное требование. В самом деле, чту Вы под ним понимаете? Что можно понимать под этим?

1. Свободу от материальных (финансовых) расчётов в деле любви?

2. То же от материальных забот?

3. от предрассудков религиозных?

4. от запрета папаши etc. (и так далее. — С. К.)?

5. от предрассудков „общества“?

6. от узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интеллигентски-буржуазной) среды?

7. от уз закона, суда и полиции?

8. от серьёзного в любви?

9. от деторождения?

10. свободу адюльтера (супружеской измены. — С. К.) и т. д.

Я перечислил много (не все, конечно) оттенков. Вы понимаете, конечно, не № 8–10, а или № 1–7 или вроде № 1–7.

Но для № 1–7 надо выбрать иное обозначение, ибо свобода любви не выражает точно этой мысли.

А публика, читатели брошюры неизбежно поймут под „свободой любви“ нечто вроде № 8–10…

Именно потому, что в современном обществе классы, наиболее говорливые, шумливые и „вверхувидные“, понимают под „свободой любви“ № 8–10, именно поэтому сие есть не пролетарское, а буржуазное требование.

Пролетариату важнее всего № 1–2, и затем № 1–7, а это, собственно, не „свобода любви“.

Дело не в том, чту Вы субъективно хотите понимать под этим. Дело в объективной логике классовых отношений в делах любви.

Friendly shake hands („Дружески жму руку!“ — С. К.).

W. I.»[195].

Ленинские мысли за прошедший с момента их высказывания век не только не устарели, но стали в эпоху «гражданских браков» лишь более злободневными. Ведь разрушение традиционного института брака — не примета времени, а результат сознательных действий класса имущих, дополнительный рычаг манипулирования массами. А названные Лениным «наиболее говорливые, шумливые и „вверхувидные“ классы» и есть современный «креативный» «класс», пошлый во всех своих проявлениях, а особенно — в «любовных»…

Арманд — возможно, потому, что она была в этом вопросе не очень-то объективна, — возражала, и Ленин пишет ей ещё одно письмо «по теме», часть которого ниже привожу:

«Буржуазки понимают под свободой любви пп. 8–10 — вот мой тезис.

Опровергаете Вы его? Скажите, чту буржуазные дамы понимают под свободой любви?

Вы этого не говорите. Неужели литература и жизнь не доказывают, что буржуазки именно это понимают? Вполне доказывают. Вы молча признаёте это…

„Даже мимолётная страсть и связь“ „поэтичнее и чище“, чем „поцелуи без любви“ (пошлых и пошленьких) супругов. Так Вы пишете. И так собираетесь писать в брошюре. Прекрасно.

Логичное ли противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что? Казалось бы: поцелуи с любовью? А Вы противопоставляете „мимолётную“ (почему мимолётную?) „страсть“ (почему не любовь), выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолётные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским… Странно…

Если брать тему: казус, индивидуальный случай грязных поцелуев в браке и чистых в мимолётной связи, — эту тему надо разработать в романе (ибо тут весь гвоздь в индивидуальной обстановке, в анализе характеров и психики данных типов). А в брошюре?»[196]

В этой полемике на общие темы угадывается и личный спор о самих себе, но как раз это лишний раз доказывает, что Ленин был вполне прям и искренен в своей позиции: «свобода любви» в постановке пункта № 10 его не привлекала ни как принцип, ни как индивидуальный случай.

МЫ ИМЕЕМ и ещё одно, вне сомнений, точное и достоверное изложение взглядов Ленина на «проблему», принадлежащее, правда, не самому Ленину, а Кларе Цеткин. Летом 1920 года в Москве проходил II конгресс Коминтерна, и Ленин тогда беседовал с Цеткин — старинной своей знакомой со времён эмиграции — на те или иные темы. Как можно догадаться, Цеткин или стенографировала, или записывала услышанное в записную книжку сразу после того, как оставалась одна. Общий объём её записей составляет около трёх десятков страниц стандартного книжного формата, поэтому ограничусь лишь тремя наиболее «ударными» цитатами…