Отныне ее пытались подловить на том, что она сумасшедшая. Два дня кряду ее мучили, задавая вопросы вроде: чем человек отличается от зверей, кто умнее, собака или дерево, и что светит ярче, свеча или солнце? На первый вопрос Мадленка сказала, как и положено, что у человека есть бессмертная душа. Епископ поднял ее на смех, заявив, что человек, кроме того, иначе выглядит, владеет речью и может осмысленно трудиться, не говоря уже о многом другом.

– Это смотря кто, – сухо возразила Мадленка. – Есть ведь и такие, кто всю жизнь пальцем о палец не ударит, двух слов толком связать не может, а лицом смахивает более на свинью, чем на подобие божие.

Вопрос о собаке и дереве поначалу поставил ее в тупик, но она скоро нашлась.

– Собака может помочиться на дерево, а дерево может свалиться на собаку и раздавить ее, – заявила она. – И, пожалуй, в обоих случаях ума не надо.

Епископ посмеялся и сказал, что вопрос бессмысленный, поэтому ответа на него быть не может. С солнцем Мадленка тоже попала впросак: когда она, не задумываясь, ответила, что оно светит ярче свечи, ей заметили, что солнце создано богом, а свеча – человеком, и поэтому вещи сии нельзя сравнивать, так же как собаку и дерево.

– И все равно, – отрезала Мадленка, – ничто не убедит меня в том, что свеча может быть ярче солнца, даже когда оно скрыто тучами.

Но она чувствовала, что проигрывает и недалек тот день, когда эти хитрые, зловредные люди вконец запутают ее, а потому мало-помалу приходила в отчаяние.

В четверг епископ Флориан куда-то уехал, и Мадленка была рада, что ей не надо никуда идти. Неожиданно к ней зашел Август. При виде его Мадленка почувствовала, как остатки ее хорошего настроения мигом улетучились.

– Мне нечего тебе сказать, – заявила она ему.

– А мне есть что сказать тебе, – возразил юноша. – Или ты забыла, что я сделал для тебя?

– Сломал мне нос, – мрачно буркнула Мадленка, все еще оплакивавшая свой маленький курносый носик.

– Нет. Я не об этом. Я же видел, как ты пыталась вытащить кинжал.

«Вот, начинается», – мрачно подумала Мадленка. Дед говаривал, что, если уж вам напоминают о благодарности, значит, пришли содрать с вас три шкуры.

– Так зачем ты солгал? – просто спросила она. – Мог бы не утруждаться.

Август глубоко вздохнул. Он волновался, но Мадленка не понимала, отчего.

– Если бы я сказал правду снова, тебя бы уже ничто не спасло, пойми! – Он явно говорил искренне. – Послушай, дело в том, что я уже не думаю, будто убийца ты. Мне кажется, это могла сделать Эдита Безумная или кто-то еще…

– Так найди настоящего убийцу! – прошипела Мадленка ему в лицо. – Чего ты ждешь? Ведь убили твою мать!

Она отошла от него и стала у окна. Снаружи ворковали голуби.

– Ты не понимаешь, – промолвил он после тяжелой паузы. – Здесь, при дворе, никто не верит тебе. Все считают, что виновата ты.

– Если язычники не верят в бога, тогда что же, значит, его нет? – отрезала Мадленка. – А ведь язычников гораздо больше, чем придворных у князя Диковского.

– Эк куда тебя занесло, – устало промолвил Август. – Слишком много в тебе гордыни, вот что.

– Я мою гордыню никому не предлагаю. – Обернувшись, Мадленка посмотрела на него. – Все меня ненавидят, на меня клевещут, а у меня связаны руки. Хочешь меня пинать, так бей. Не ты первый, не ты последний.

– Я тебе не враг, – пробормотал Август, теряясь все больше и больше. – Не враг, понимаешь? А совсем наоборот.

До Мадленки не сразу дошло, каким тоном произнес он последние слова и что, в сущности, они означают. Конечно, она всегда мечтала: вот наступит такой момент, когда рыцарь, похожий на Тристана, будет признаваться ей в любви, а она станет внимать ему, как прекрасная Изольда (та тоже была рыжая, между прочим!). Но обстоятельства для любовного признания были, черт побери, выбраны явно неподходящие, да и рыцарь – сопливый мальчишка – подкачал. Откровенно говоря, ее могло тронуть признание единственного человека в мире, но Август, увы, не был тем человеком.

– Ты мне в сердце запала, вот что, – объявил Август, ободренный ее молчанием. – Как заноза, понимаешь? Когда я тебя в Каменках увидел в твоем настоящем обличье.

Мадленка почувствовала, как у нее загорелись уши. «Ну да, и сразу же под юбку полез… Тоже мне, шляхтич, князь! Даже Боэмунд не стал меня при всех унижать, хотя и мог бы, с его-то нравом».

– Щека не болит? – сухо спросила она.

Август мучительно покраснел. Царапины на его лице еще не затянулись до конца.

– Я предлагаю тебе помощь, – сказал он, – а тебе бы только посмеяться надо мной… А что, если я всю правду судьям расскажу?

Мало того, что это было по-детски, но еще и совсем некрасиво. Мадленка села в кресло, закинула ногу за ногу и расправила складки юбки на колене.

– Тогда я горло себе перережу, – сказала она самым беспечным тоном. – Думаешь, предпочту гнить заживо в монастырском подземелье? Я не заслужила такого наказания, а на тебе грех будет висеть неискупимый. Вот так-то.

– Ты мне не веришь? – с горечью спросил Август. – Не веришь, что я хочу тебя спасти? Я даже к дяде ходил за тебя хлопотать. Послушай, если ты признаешь, что была не в себе, тебя заставят покаяться в обители, может, год, может, два, а затем я тебя заберу. И монахиням заплачу, конечно, чтобы они над тобой не измывались.

Мадленка содрогнулась. Мысль, что какие-то мерзкие старые монашки вроде выдры Евлалии – упокой, господи, ее душу! – могут еще над ней измываться, показалась ей невыносимой. Где только она не побывала, и ни один человек не посмел оскорблять ее, даже сам великий комтур Конрад фон Эрлингер отнесся к ней уважительно. Ей было искренне жаль Августа. Девушка видела, что он, по-видимому, действительно влюблен в нее и готов на все ради нее, но в то же время презирала его за то, что юноша не верил ей, раз советовал отдаться на милость князя Диковского. В глубине души Изольда отвергла незадачливого Тристана.

– Мои родители не переживут такого позора, – сказала она просто.

– Но у тебя нет другого выхода, – напомнил ей Август.

«Есть, – подумала Мадленка. – Прирезать стражей, снова переодеться мальчиком и бежать под защиту крестоносцев». Если, конечно, они пожелают снова защитить ее. Вот уж большой вопрос!

– Я подумаю, – сказала она. – А ты пока ничего не предпринимай.

Август в нерешительности постоял на месте. Вообще-то он хотел спросить, как она к нему относится и питает ли хоть немного признательности, но Мадленка так поглядела на него, что он заторопился к двери.

Назавтра, в пятницу, тоже не было допроса, и Мадленка воспрянула духом. Она истово помолилась Богородице, чтобы та помогла ей вырваться из ужасного положения, в которое попала, и начала вышивать некоего рыцаря с синими глазами, но потом, испугавшись того, что делает, уничтожила вышивание.