Между делом Рита сообщила мне, что в совете дома, в котором она проживала, появилось вакантное место, и я предложила ей присоединиться и получше узнать соседей. («Нет, спасибо, – сказала она. – Интересные жильцы слишком заняты для этого».)

Я поломала голову и предложила ей стать волонтером – может быть, в музее или в какой-то еще области, связанной с искусством, потому что ее страстью были рисование и история искусства, – но она нашла доводы, позволившие ей отклонить это предложение. Мы обсуждали, что она может попытаться наладить контакт со своими взрослыми детьми, которые к тому времени вычеркнули ее из своей жизни, но она считала, что не перенесет еще одну неудачную попытку. («Я уже в глубокой депрессии».) И я предложила приложения для знакомств, что привело к тому, что она назвала «бригадой восьмидесятилетних».

Все это время я считала более срочным тот острый уровень боли, с которой она жила и сейчас, и задолго до меня, чем ее фантазии о самоубийстве в день рождения. Отчасти это было обусловлено обстоятельствами. У нее было одинокое детство, агрессивный муж, трудный средний возраст и определенные помехи в виде паттернов поведения с людьми. Но другая часть, как я почувствовала, узнав Риту получше, заключалась в чем-то ином, и я хотела противостоять ей в этом. Я пришла к заключению, что даже если Рита сможет избавиться от своей боли, то она не позволит себе быть счастливой. Что-то тянет ее назад.

А потом она позвонила мне и попросила в экстренном порядке назначить сессию.

У Риты, как оказалось, тоже был секрет. Не так давно в ее жизни был мужчина – а теперь она была в кризисе.

Майрон, говорит мне Рита, приехавшая на свою экстренную сессию вся взволнованная и непривычно растрепанная, – это «бывший друг». На время их дружбы, которая закончилась шесть месяцев назад, он был ее единственным другом. Да, были женщины, с которыми она здоровалась в спортзале, но они моложе, и им было неинтересно дружить со «старухой». Она чувствовала себя – как и большую часть жизни – чужой. Невидимой.

Майрон, однако, обратил внимание на Риту. В начале прошлого года, когда ему было шестьдесят пять, он переехал с Восточного побережья и въехал в жилой комплекс Риты. За три года до этого его жена, с которой они прожили вместе сорок лет, умерла, а его взрослые дети, которые жили в Лос-Анджелесе, убедили его переехать на запад.

Они встретились у почтовых ящиков в подъезде. Он просматривал флаеры, приглашающие на локальные мероприятия (мусор, который Рита всегда выбрасывала прямиком в корзину), и объяснил ей, что недавно переехал, спросив, есть ли что-то интересное поблизости. Она посмотрела на флаер в его руках. Фермерский рынок близко, сказала она, всего в нескольких кварталах отсюда.

– Замечательно, – сказал Майрон. – Вы сходите со мной туда, чтобы я не заблудился?

– Я не хожу на свидания, – сказала Рита.

– Я не зову вас на свидание, – сказал он.

Рита говорит, что чуть не умерла от смущения. Ну конечно, подумала она в тот момент. Майрон не мог счесть ее привлекательной – точно не в растянутых спортивных штанах и дырявой футболке. Ее волосы были жирными, это была немытая голова человека в депрессии; ее лицо сочилось грустью. Если его и могло что-то привлечь, решила она, то это ее почта: брошюра из музея современного искусства, экземпляр New Yorker, журнал о бридже. Очевидно, у них были схожие интересы. Майрон пытался прижиться в городе, а Рита на вид была примерно его возраста. Может быть, сказал он, Рита могла бы познакомить его с кем-то, помочь ему наладить социальную жизнь. (Едва ли он знал, что Рита была отшельницей без друзей.)

На фермерском рынке они говорили о старых фильмах, картинах Риты, семье Майрона и бридже. Следующие месяцы они многое делали вместе: гуляли, ходили в музеи и на лекции, изучали новые рестораны. Но в основном – готовили ужин и смотрели фильмы на диване в квартире Майрона, болтая друг с другом. Когда Майрону понадобился новый костюм на церемонию крещения его внучки, они пошли в торговый центр, и Рита, с ее острым взглядом художницы, нашла идеальный наряд. Иногда, если она была в магазине без него, она могла купить Майрону рубашку – просто потому что знала, что она будет хорошо на нем сидеть. Она также помогла ему обустроить жилье. Взамен Майрон повесил картины Риты на стены в ее квартире с использованием устойчивой к землетрясениям конструкции, а также стал ее техническим специалистом на случай, когда что-то случалось с ее компьютером или когда она не могла поймать сигнал вайфая.

Они не встречались, но проводили много времени вместе. И хотя поначалу Рита считала, что Майрон просто «нормально выглядит» (ей было трудно считать мужчин старше пятидесяти привлекательными), однажды, когда он показывал ей фото своих внуков, что-то в ней зашевелилось. Поначалу она подумала, что завидует его близким отношениям с семьей, но не могла отрицать, что было что-то еще. Это чувство всплывало все сильнее и сильнее, хотя она старалась не думать об этом. В конце концов, с их первой унизительной встречи у почтовых ящиков она знала, что ее отношения с Майроном были платоническими.

Но все равно. Прошло шесть месяцев, и они вели себя так, будто встречались. Так что она решила обсудить это с Майроном. Она просто должна была это сделать, потому что не могла сидеть рядом с ним на диване с бокалом вина в руке и оставаться спокойной, как статуя, когда он нечаянно проводил рукой по ее колену, опуская свой бокал на кофейный столик. (Нечаянно ли, думала она про себя.) Кроме того, рассуждала Рита, это она первая сказала, что не ходит на свидания, когда Майрон впервые заговорил к ней. Может быть, он сказал это только для того, чтобы сохранить лицо?

Риту злил тот факт, что ей было почти семьдесят, а она все еще детально обдумывала свои контакты с мужчиной с той же навязчивостью, что в колледже. Ей не нравилось чувствовать себя влюбленной девушкой – глупой, беспомощной и запутавшейся. Ей не нравилось перебирать наряды, снимая один, заменяя его другим, забрасывая кровать свидетельствами своей неуверенности. Ей хотелось избавиться от своих чувств и просто наслаждаться дружбой, но она боялась, что не сможет справиться с нарастающим внутри напряжением – что она может просто растечься в присутствии Майрона, если так и будет продолжаться. Ей придется собраться с духом, чтобы что-то сказать.

Скоро. Очень скоро.

Но потом Майрон встретил другую. В Tinder, из всех возможных мест! («Отвратительно!») Женщина, к раздражению Риты, была моложе – ей было около пятидесяти. Мэнди, или Брэнди, или Сэнди, или Кэнди – или еще какое-то похожее безвкусное имя, заканчивающееся на – Y, которое, как считала Рита, эта фифа будет писать через – IE. Мэнди. Брэнди. Сэнди. Рита никак не могла запомнить. Она лишь знала, что Майрон исчез и оставил огромный кратер в ее жизни.

Тогда-то Рита и решила встретиться с психотерапевтом и покончить со всем этим, если ничего не улучшится к ее семидесятому дню рождения.

Рита смотрит на меня так, будто это конец истории. Мне кажется интересным тот факт, что хотя Майрон был настоящим толчком для ее прихода на психотерапию, она раньше ни разу не говорила о нем. Я спрашиваю, почему она рассказывает о нем сейчас и в чем причина сегодняшней срочности.