В Гренплесе нихельцы вот так же потоптали своих, а потом прошли поверх кучи раздавленных тел. Но кони не могли сделать то, что удалось людям: конские тела, даже мёртвые, продолжали отчаянно взбрыкивать, сбивая с ног тех, кто шёл через них. Наши защитники первой линии дополнительно выставили копья, упёртые пятками в землю, чтобы задержать тех, кому удалось прорваться через разрушенный штакетник, погребённый под десятками тел и туш, — и враги окончательно завязли…

Куча трупов неудержимо нарастала и надвигалась на вторую линию, за которую отошёл наш десяток. Вот один из нихельцев, сумевший соскочить с павшей лошади, без щита и пики бросился грудью на наш палисад, размахивая мечом, одурев от предсмертных криков и ржания. В него вонзилось сразу три копья.

Нихельцам стало понятно, что всё пошло как-то не так: они перестали гнать коней в брешь, растекаясь вдоль уцелевшего палисада первой линии и пытаясь достать пиками его защитников. Те, в свою очередь, кололи копьями их коней. Вражеская конница, бессильная преодолеть дубовые столбы, неизбежно достигла флангов нашей обороны, где палисады заканчивались, но там столкнулась с нашими кавалеристами.

Да, у нихельцев всё пошло наперекосяк: сходу очистить первую линию не удалось, их всадники мешали своим пехотинцам штурмовать наши укрепления. Однако, их кавалерия всё же завязала бой на флангах, освободив, наконец, поле боя для пеших воинов.

Среди пеших нихельцев оказались солдаты с баграми: они цепляли крючьями столбы, пытаясь их раскачать и повалить, сделать брешь в стене. В них в упор стреляли из арбалетов, но на место павших лезли другие, подхватывая обронённые палки с крюками. Вражеские арбалетчики, в свою очередь, разряжали свои болты в лица защитников, поспешно отступая потом для перезарядки.

Начало штурма первой линии послужило сигналом для нихельских баллистариев: с того берега опять полетели копья с горящей паклей. Они ночью неплохо пристрелялись, и сейчас довольно точно садили по столбам второй и третьей линии палисадов. Наверное, рассчитывали, что во время боя суматоха заварится ещё больше, и тушить будут хуже. Но нас ночью оснастили рогожной мешковиной из обоза, и поэтому палисады никак не разгорались: все заброшенные «подарки» быстро тушили. Сейчас, днём, эти копья уже не завораживали нас своими траекториями падающих звёзд, — ну, разве что шлейфы дыма выглядели красиво.

Из нашего тыла в ответ ударили требушеты — и на нихельский берег полетели огненные шары, гораздо более страшные: словно сами дьяволы проносились над нашими головами, угрожающе рокоча. Они падали в реку, взрываясь облаком пара вперемешку с криками тех, кто эту реку переходил. Одна баллиста загорелась, а остальные прекратили обстрел, и их стали поспешно оттаскивать подальше от берега. Ряды наступающих смешались, потеряв былую стройность; мы злорадно наблюдали, как нихельцы поспешно разворачиваются и бегут назад, в лесочек, спасаясь от шаров, которые, прокатываясь по земле, оставляли на ней полосы огня и, сбивая людей с ног, лепили им на спины такие же огненные дорожки.

Один из отмороженных противников с разбегу взобрался на кучу агонизирующих конских и людских тел и с неё сиганул прямо на наш палисад. Я успел выставить копьё — он в воздухе насадился на него, как порось на вертел. Однако, мне из-за этого своё копьё пришлось бросить, а на нас бежали ещё и ещё… С баграми, арбалетами, копьями. Становилось жарко; солнце поднялось, и от былого тумана не осталось и следа.

Я отбиваю мечом арбалетный болт, а обратным движением небрежно чиркаю лезвием под подбородком нихельца, пролезшего-таки через продавленный ствол. Началась настоящая потеха…

Война — это не набор красивых телодвижений, а грязная бойня. Тебя могут ткнуть пальцем в глаз, ударить в мошонку, вцепиться зубами в ухо — всякий творит то, что подсказывает ему творческое воображение. Поверженный на обе лопатки противник ударит тебя ножом, выхваченным из сапога или из-за твоего же пояса. Когда тебе кричат «Сдаюсь!», поднимают руки, то ты должен немедленно добивать врага — иначе он ударит тебе в спину.

Профессор, зажмурив глаза, размахивал копьём, как флагом, крича от дикого ужаса во всё горло — пришлось его прикрывать и приводить тычками в чувство. Малёк не отрывался от меня далеко: мы встали спиной к спине, пробиваясь к третьей, последней линии палисада. К нам прижимались другие в этой попытке остаться живыми. Один за другим защитники начали просачиваться в промежуток между частоколом — нихельцы, видя это, навалились на нас с утроенной силой так, что в глазах помутилось от мелькания железа, кровожадных взглядов и оскаленных ртов на лицах, забрызганных кровью.

Тут, за третьей линией, располагались воины, явно одетые и обученные лучше нас. Послышались чёткие команды — они начали швырять в промежуток между второй и третьей линией горшки со смолой, которую сами же и поджигали. Вроде бы и ошпарили не так много нападавших, но ведь нихельцам, стиснутым между частоколами, топтаться места никакого не было, а тут у них вдруг появились сплошные жаркие костры под ногами. И ещё к этому прибавились болты и пилумы, выпущенные в упор.

Одним словом, тут и без нас работа шла чётко и слаженно. Мы, оказавшись под защитой умелых бойцов, рухнули наземь, обессиленные. Я жадно глотал воздух, отравленный дымом горящей смолы, задыхаясь и кашляя, растирая слёзы рукавом. Профессор лежал ничком, не чирикая. Бывалый десятник тоже уцелел, а остальных, прорвавшихся с нами, я видел впервые.

У врагов, что называется, земля горела под ногами, и они не выдержали — начали поспешно отступать в прорехи второй линии укреплений. Стало понятно, что их атака захлебнулась, и даже хуже того: часть нихельской пехоты оказалась отрезанной на нашем берегу в окружении. Это получилось потому, что нихельцы не выдержали удара горящих шаров на узком участке прорыва, и, к тому же, их конница оказалась слабее нашей и принялась поспешно отступать к броду, закрывая путь наступления своей пехоте. Вид драпающих кавалеристов не вдохновил пеших ратников, не горевших желанием попасть на том берегу под удар нашей конницы — и те пехотинцы, что уже воевали на нашей стороне, оказались без поддержки и отрезанными от берега нашей кавалерией.

Требушеты показали себя просто потрясающе: оказывается, если швырять огненные шары в густую толпу на узком участке, то потери у противника оказываются даже выше, чем можно вообразить. Кони перед огнём пришли в дикий ужас, рвались в разные стороны, сбрасывая и топча всадников. При этом, вдобавок, удирающие всадники на броде растоптали и рассеяли наступающую пехоту. Кавалеристы все на узкой полосе не умещались — многие стали форсировать реку не на броде, а в стороне, пуская коней вплавь. В них тоже швырнули огнём, — и те, кто выпал из седла, быстро утонули, отягчённые доспехами.

Окружённые укрылись в промежутке между первой и второй линией, используя наши укрепления для защиты. Вот только палисады стояли уже изрядно порушенные их же руками. К вечеру нихельцы сдались в плен: выстоять без еды и воды они не могли, а помощь с того берега так и не пришла… Их даже не штурмовали — так, покидали в них малость последние горшки с горящей смолой, заодно подлавливая арбалетами зазевавшихся. Этим занимались только бывалые вояки третьей линии, а мы лишь глазели.