— El oirá. Reza el domingo. Dile que es importante[209].

После любви она лежала рядом с ним свернувшись, не двигалась и лишь тихо дышала ему в подмышку. Он не был уверен, что она не спит, но рассказывал ей про свою жизнь все подряд — все, что не успел еще рассказать. Рассказал, как работал у hacendado[210]в «Кватро-Сьенегас»[211], как у его хозяина была дочь и как он в последний раз ее видел, как сидел в тюрьме в Салтильо и откуда у него на лице шрам{55}, о котором он давно обещал рассказать ей, да так и не рассказал. Рассказал он ей и о том, как видел свою мать на сцене театра «Маджестик» в техасском городе Сан-Антонио, рассказал и про деда с его конным заводом, и про Тропу Команчей, проходившую по западному краю дедовых угодий: как он еще совсем мальчишкой, бывало, выезжал на эту тропу осенними ночами в полнолуние, и там тени команчей шли и шли мимо него, возвращаясь к себе в потусторонний мир, шли и шли бесконечно, потому что если что-то привести в движение, то оно не остановится — уж таков этот мир, — так и будет продолжаться коловращение, пока не уйдет из жизни последний свидетель.

Тени команчей заполонили всю комнату и даже после их ухода еще долго там оставались. Он ей сказал, что на тот берег ее перевезет водитель Гутьеррес, который будет ее ждать у кафе на Calle de Noche Triste[212]{56}. У водителя будут и документы, необходимые ей для перехода границы.

— Todo está arreglado[213], — сказал он ей.

Она еще сильнее сжала его руки. Ее темные глаза смотрели испытующе. Он ей сказал, что бояться совершенно нечего. Сказал, что Рамон их друг, бумаги в порядке и ничего с ней случиться не может.

– Él te recogerá a las siete por la mañana. Tienes que estar allí tn punto[214].

— Estaré allí[215].

— Quédate adentro hasta que él llegue[216].

— Sí, sí.

— No le digas nada a nadie[217].

— No. Nadie[218].

— No puedes traer nada contigo[219].

– ¿Nada?[220]

— Nada[221].

— Tengo miedo[222], — сказала она.

— Не бойся, — приобняв ее, сказал он.

Посидели, послушали тишину. С улицы начали доноситься первые возгласы бродячих торговцев. Она уткнулась лицом ему в плечо.

– ¿Hablan los sacerdotes español?[223]— спросила она.

— Sí. Ellos hablan español[224].

— Quiero saber, — сказала она, — si crees hay perdón de pecados[225].

Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но она прижала к его губам ладонь:

— Lo que crees en tu corazón[226].

Глядя поверх ее сияющих темных волос, он неотрывно смотрел, как по улицам города разливаются и темнеют сумерки. Все раздумывал, во что он верит и во что не верит. И после долгого молчания сказал, что верит в Бога, хотя и сомневается в способности людей понять, что у Него на уме. Но в любом случае Бог, неспособный прощать, — это вообще не Бог.

– ¿Cualquier pecado?[227]

— Cualquier. Sí[228].

– ¿Sin excepción de nada?[229]— Тут она вновь прикрыла ему ладошкой губы; он поцеловал ее пальцы и отвел ладонь.

— Con la excepción de desesperación, — сказал он. — Para eso no hay remedio[230].

Последнее, что она у него спросила, — это будет ли он любить ее всю свою жизнь, и опять она коснулась кончиками пальцев его губ, но он удержал ее руку.

— No tengo que pensarlo, — сказал он. — Sí. Para todo mi vida[231].