Бреннер. Может ли начаться неуправляемая реакция?

Макдоун. Вы имеете в виду кризис? Нет. Это локальное дело, оно касается лишь Гариваса.

Бреннер. Но у режима Санчеса есть не только враги, но и друзья. Считаете ли вы, что они промолчат в случае, если кризис разрастется?

Макдоун. Если из-за какао начнется третья мировая война, инопланетяне от души посмеются.

Бреннер. Но ведь бобы какао собирают люди…

Макдоун. Это патетика, мистер Бреннер, это не по моей части.

Бреннер. Не создается ли у вас впечатление, что за неустойчивостью на бирже, за очевидной игрой…

Макдоун. Это вы говорите "очевидная"… Я сказал, что игра возможна.

Бреннер. Хорошо, я принимаю вашу коррективу… Нет ли у вас впечатления, что кто-то намерен установить контроль на бобы какао?

Макдоун. Вы имеете в виду опасность установления монопольного контроля над рынком со стороны отдельных лиц?

Бреннер, Да.

Макдоун. Пожалуй, такого рода возможность существует… Мне кажется, что кто-то силится придержать акции бобов какао, а с другой стороны, могу предположить, что этих акций уже продано значительно больше, чем может быть в наличии…

Бреннер. Вы можете предположить, кто те люди, которые начали игру? Какие банки или концерны стоят за всем этим?

Макдоун. Знаете, я спросил свою внучку: "Отчего ты такая нехорошая, людей обижаешь?" Она мне ответила: "Не знаю, надо спросить у мамы…" Найдите их маму, мистер Бреннер, я дедушка, а дедушки — безвредные уже люди, мужчины без фантазии, что может быть преснее?"

Перед вылетом в Гаривас Бреннер сообщил журналистам, что после того, как он передал полный текст интервью с Макдоуном в Париж, в его номере раздался звонок и некто, не представившийся, порекомендовал ему "придержать публикацию, ибо она может поставить вас в крайне сложное положение, когда вы вернетесь в Париж… Точнее сказать, если вы туда вернетесь"…"

54

18.10.83

Вернье знал, что Мари любит Санчеса, поэтому в глубине души постоянно тревожился за судьбу лидера Гариваса.

По ночам, когда, выжатый после работы, он ложился в кровать, то долго не мог уснуть, ощущая свое отцовское бессилие; нет, наверно, более страшного ощущения.

— Милый, а что если тебе напечатать то, что ты знаешь? сказала как-то Гала. — Ты же места себе не находишь… Это будет очень опасно?

— Какое это имеет значение? — раздраженно пожал плечами Вернье. — Когда речь идет о девочке, страха нет… Просто-напросто меня никто не напечатает.

— А что же делать?

— Не знаю… Я рассчитываю, что умные поймут то, что я сейчас заканчиваю… Но очень может быть, что я снова ошибаюсь, полагая, будто умные в этом мире наделены правом решений…

Он договорился с прессой, контролируемой нью-йоркской группой Аверелла Гарримана, напечатать документированное исследование об американской агрессии в Доминиканской Республике. Он думал (мечтал, надеялся, уповал, вернее сказать), что люди поймут: речь на самом деле идет о Гаривасе, о сегодняшнем и завтрашнем дне, о том, что там грядут кровь и ужас…

Вернье начал собирать материалы о том, как Белый дом рушил демократические режимы на американском континенте, сразу же после окончания университета, в пятьдесят четвертом, когда случилась трагедия в Гватемале; то, как морские пехотинцы вторглись в Доминиканскую Республику, он наблюдал самолично, работая в ту пору на кафедре университета Санто-Доминго; в Чили Вернье прилетел через два дня после путча Пиночета; то, как ЦРУ подготовило переворот в Уругвае, он постигал в Монтевидео, встречаясь с теми, кто еще не был арестован тайной полицией.

(Элизабет, его жена, когда он не мог позвонить ей из Санто-Доминго оттого, что была нарушена телефонная связь во время американских бомбардировок, устроила скандал: "Ты грязный бабник, валялся у одной из своих проституток!" Он никогда так не обижался на нее, как тогда; шла война, какие там проститутки, да и потом отчего именно проститутками обязаны быть те, с кем сводила его жизнь?! При этом он не знал, что у нее уже три года длится роман с его знакомцем; узнал куда позже; подивился который уж раз своей доверчивости и характеру жены: ну, живешь с другим, любишь его, так зачем же меня допекать без всякого повода, просто так, из давней затаенной неприязни?! Вообще Элизабет была странным человеком, все ее поступки определяли гадалки и жрецы черной магии, их слова для неё закон. А еще, будучи сверхтипичной немкой, она преклонялась перед видимым проявлением авторитета, будь то мнение в обществе или сила.)

…Вернье понимал, что ситуация в Гаривасе чревата, удар будет нанесен именно по Санчесу, это стало ему совершенно ясным после гибели Грацио; он представлял себе, как это должно произойти, но ощущал невозможность помочь молодому полковнику, которого полюбила Мари; девочка — сложный человечек; как всякий настоящий талант, она и умна, и непосредственна, а как женщина — лишена атакующего начала, добра от рождения.

Вернье договорился с мадридским еженедельником, что там напечатают его очерк о трагедии Доминиканской Республики, написанный по сенсационным, не известным никому материалам, предпослав — от редакционной коллегии, не от него — врезку о том, как схоже происходящее ныне в Гаривасе с тем, что произошло в Санто- Доминго.

Испанцы, особенно после смерти Франков набирали авторитет в Латинской Америке; демократический эксперимент короля был угоден "умеренным" за океаном; жандармские методы ЦРУ вызывали в стране негативную реакцию; даже путч Пиночета, во времена фаланги еще, но уже на последнем ее издыхании, был воспринят общественностью как всеобщее испанское горе; поэтому судьба Гариваса не могла не тревожить "альма матер" Латинской Америки.

А тревожиться было из-за чего…

Так же как и в Доминиканской Республике, где ЦРУ санкционировало устранение фанатика и садиста Трухильо, компрометировавшего Белый дом своей дружбой, в Гаривасе уничтожили диктатора, похожего как две капли воды на "коррумпированного христопродавца" Трухильо.

Так же как и в Доминиканской Республике, северный сосед не смог загодя просчитать возможные эмоциональные повороты, связанные со свержением диктатора в Гаривасе, и на смену ему пришел не тот, кто был выпестован в Вашингтоне, а Санчес и его друзья.

Такое же случилось и в Доминиканской Республике: на выборах, наскоро проведенных после убийства Трухильо (под контролем проамериканских сил), народ тем не менее сказал свое слово. Новоявленный президент, ставленник ЦРУ, Рафаэл Боннели, исполнявший при Трухильо должность шефа его секретной полиции, был свергнут. Победил левый кандидат, историк и писатель Хуан Бош. То был открытый выпад против Вашингтона. Несмотря на это, у Кеннеди хватило государственной мудрости отправить вице-президента Линдона Джонсона в Санто-Доминго, чтобы тот лично приветствовал народного избранника.

Но, когда Джонсон обменивался рукопожатием с новым президентом перед объективами кинокамер, ЦРУ и государственный департамент — каждый по своим каналам — уже начали тайную работу по созданию единого блока против Хуана Боша. Блок сколотили, армия объединилась с крайне правыми, обвинение, выдвинутое против Боша, было давно всем знакомо: "Левый, он отдает страну коммунистам". И законно избранного лидера сбросил полковник Элиас Весин-и-Весин; сразу же началась вакханалия расправы. Вашингтон, продолжая запланированную акцию, картинно разорвал дипломатические отношения с Санто-Доминго; "демократия прежде всего", как же иначе; была даже заморожена экономическая и военная помощь; однако, когда посол Мартин прилетел в Америку и его приняли в Белом доме, там заметили: "Мы не очень-то хотим, чтобы Бош вернулся обратно, несмотря ни на что". Мартин ответил с убежденностью: "Да, это не президент".