Шкипер лишь тяжело вздохнул ему в ответ. В отличие от ганзейских судов, контрабандисты не держали вооруженную охрану, и хоть сами были вооружены, но по части храбрости и презрения к смерти не шли ни в какое сравнение с морскими псами, готовыми ради добычи перегрызть горло любому противнику, даже если он сильнее их.

— Это датчане! — вдруг прокричал впередсмотрящий, рассмотрев как следует пиратский корабль.

Шкипер оживился.

— Флаг! Какой у них флаг? — спросил он моряка.

— Красный!

Шкипер криво улыбнулся и приказал:

— Спустить парус!

— Зачем?! — в один голос воскликнули пассажиры «Морского конька».

— Это датские пираты. Слава Господу! Они хоть и ограбят нас до нитки, зато отпустят живыми. Им невыгодно чересчур пугать торговый люд, иначе не будет никакого дохода. А парус я приказал спустить, чтобы не злить пиратов. Иначе мне точно не сносить головы.

Пришлось Вышене смириться, хотя он и горел страстным желанием попробовать в настоящей драке чего стоит его обучение у мсье Гильерма.

Вскоре корабль пиратов приблизился настолько, что стали видны даже мелкие детали оснастки и лица разбойников. Они сгрудились у левого борта и довольно скалили зубы.

Корабль пиратов своими обводами был похож на гончую — узкий, стремительный. Он мало напоминал суда ганзейцев. Вышеня разглядывал его с интересом. Пиратская посудина походила на судно викингов — обшивка внакрой, резко скошенный форштевень и навесной руль. Мачта с большим прямоугольным парусом стояла посередине и удерживалась вантами. На ней было закреплено «воронье гнездо» для наблюдателя и лучников, а клотик венчало изображение креста. Боевая палуба занимала около половины длины корабля и поднималась над основным корпусом на стойках. На носу и корме скалили клыки какие-то диковинные звери со страшными мордами, видимо, драконы.

Все произошло так, как и предполагал шкипер «Морского конька». Датские пираты оказались на удивление обходительны. Они никого из команды не тронули, только заставили перенести груз на свой корабль да изъяли монеты из кассы шкипера и все оружие (оно тоже стоило денег), в том числе и меч Вышени. Когда все «формальности» были закончены, капитан пиратов неожиданно обратил внимание на пассажиров ограбленного судна.

— А это кто? — спросил он шкипера.

Тот на какое-то мгновение замялся, возможно, даже хотел соврать, вспомнив, кто попросил доставить рыцаря в Нидерланды. Но затем решил ответить честно, опасаясь, что пират раскусит подвох и одним взмахом меча перечеркнет все его надежды вернуться домой, к любимой Гретхен, которой он давно обещал на вырученные деньги разбить розовый садик.

— Бретонский рыцарь, его оруженосец и странствующий мейстерзингер, — мрачно сказал шкипер.

— Мейстерзингер? — На загорелом, обветренном лице пиратского капитана появилась широкая улыбка. — Отлично! Вот он-то нам и нужен. Должен же кто повеселить нас на пиру. Верно я говорю, друзья? — обратился он к пиратам.

— Виват нашему капитану! — закричали в один голос морские разбойники и вверх полетели их вязаные колпаки.

— Да и рыцарь нам пригодится, — продолжил капитан по имени Хавард, остро глянув на Вышеню. — Ведь за него могут дать хороший выкуп. Ингирид, Тори, взять их!

Пираты во главе с Ингиридом, помощником Хаварда, гурьбой накинулись на пассажиров «Морского конька», хотя те и не думали сопротивляться, и поволокли их на свой корабль. Шкипер, глядя им вслед, лишь горестно прикусил губу — он представил, как ему придется отчитываться за пассажиров перед Кордтом, который при всей своей покладистости временами бывал беспощаден. Похоже, премилый садик, мечта его Гретхен, может совсем удалиться туда, где находится Нифльгейм, — царство вечного холода и тумана…

Шкипер, несмотря на то что время от времени приходил молиться в кирху, был тайным язычником и приносил жертвы морским и прочим божествам. Практичный человек, он мудро рассудил, что боги — как старые, так и тот, которому он поклоняется в церкви, — сами разберутся, кому что полагается.

Раймон де ля Шатр придержал лошадей, запряженных в тяжелую повозку, на возвышенности, откуда открывался великолепный вид на Париж. Утренняя дымка все еще висела над Сеной, немного смазывая очертания домов, но солнце уже показало свой божественный лик, и мягкие волны солнечного розоватого света, растворив остатки ночных теней, разлились по городу, сделав его необычайно привлекательным. Даже мрачный городской вал, состоящий из двух стен — вертикальной внешней и внутренней, слегка наклонной, — не портил общего впечатления от красоты утреннего Парижа.

Шевалье приходилось бывать на валу, и он знал, что промежуток между стенами из тщательно подогнанных камней засыпан щебенкой и залит известью, а сверху него проходит дозорный путь, вымощенный каменными плитами и огороженный парапетом с бойницами. С внешней стороны над валом возвышались круглые башни, отстоявшие друг от друга на расстоянии полета стрелы — примерно тридцать туазов. Ворот у Парижа насчитывалось одиннадцать — шесть на правом берегу и пять на левом; днем проход в город был свободен, а по ночам ворота запирали.

В одни из этих ворот и намеревался въехать де ля Шатр, чтобы потом перебраться на правый берег Сены — тот был наиболее оживленным. Там находился главный парижский рынок — зерновые, хлебные и мучные ряды, лавки, где торговали птицей, обширный молочный ряд и живодерня, где жили и работали мясники. На Сен-Жан-ан-Грев продавали сено, а на Веннери торговали овсом, и шевалье просто обязан был туда заехать, потому что корм для его лошадей был на исходе. На правом берегу реки находились дома мастеров и ремесленников и самые известные в Париже улицы, где проживали «веселые девушки», готовые обслужить клиента в любое время дня и ночи.

Вспомнив о девушках, Раймон де ля Шатр сладко потянулся и на его лице появилась улыбка мартовского кота — конечно, если она существует в природе. Он так и остался холостым, поэтому никогда не упускал случая при посещении Парижа отправиться в квартал, где у него были, если можно так выразиться, верные подружки. Правда, когда он узнал, что девицы сравнивают его со знаменитым Мишо по прозвищу Трахаль, который прославился своей неутомимостью в любовных играх, но недавно отправился в мир иной, шевалье несколько поумерил свой пыл. Хотя, по здравому размышлению, и годы брали свое, а тут еще война, будь она неладна…

Де ля Шатр озабоченно нахмурился и хлестнул кнутом своих одров[68], чтобы они прибавили шаг. Именно война и погнала шевалье в Париж. Вряд ли кто сейчас смог бы узнать одного из лучших рыцарей Бретани в образе виноторговца-провинциала. Одежда шевалье была чистой, но изрядно поношенной, широкополая шляпа закрывала лицо, покрытое густым загаром, а борода, отпущенная им ради маскировки совсем недавно, делала его неузнаваемым. Повозка, на которой Раймон де ля Шатр собирался въехать в Париж, полнилась бочками и бутылками с вином, а под соломой, устилавшей ее дно, лежало оружие.