Он помотал головой, словно бы прочищая мозги.

— До чего же наивное маленькое создание, — сказал Маврикс, отчего Фердулф опять заплакал.

Ситонийский бог повернулся к Джерину:

— Я думал, он наберется ума, живя рядом с тобой. Для смертного ты достаточно благоразумен.

— Хотя он и полубог, ему всего лишь четыре года, — заметил Джерин, скрывая собственное удивление.

Похоже, Маврикс адресовал ему нечто, отдаленно напоминающее похвалу.

Фердулф тоже это сообразил, что ему не понравилось.

— Как ты смеешь разговаривать с этим… с этим человечишкой приветливей, чем со мной?

— Смею, потому что я бог. Смею, потому что я твой отец, — спокойно отозвался Маврикс.

Судя по всему, Фердулф раздражал его много больше, чем Джерин. Черные глаза-пропасти буравили малыша.

— А как смеешь ты докучать мне расспросами?

— Я плоть от плоти твоей, — ответил Фердулф. — Если я не имею на это права, то кто же?

— Никто, — изрек Маврикс. — А теперь помолчи.

Фердулф попытался заговорить, но лишь бессвязно запищал и захрюкал. Однако на Джерина даже это произвело впечатление. Ибо, приказывая молчать простым смертным, Маврикс добивался абсолютнейшей тишины. Видя, что бог вина относительно расположен к нему, Лис спросил:

— Владыка сладкого винограда, какую помощь ты мог бы оказать мне в борьбе против Элабонской империи?

Тут затих и Фердулф. Он, не пылавший большой любовью к империи, тоже хотел это знать.

Маврикс, кажется, обеспокоился. Это встревожило Джерина. Трусость Маврикса укоренилась в легендах. Но лицо бога, похоже, выражало не страх. Скорее смирение. И это встревожило Джерина еще больше.

— Я способен на меньшее, чем ты можешь надеяться, — произнес наконец Маврикс. — Если бы я был способен на большее, неужели ты думаешь, что я бы не расстарался для прекрасной Ситонии, вместо того, чтобы стараться для какого-то дикого и неприглядного края, где не растет виноград и еще много чего?

— Но… — Джерин покачал головой. — Вы, ситонийские боги, по-прежнему во многом связаны со своей страной, тогда как боги Элабона едва ли вообще замечают наш мир. Чтобы привлечь их внимание, приходится буквально кричать.

Маврикс кивнул:

— Это так. И даже когда они обращают на вас свое внимание, от них обычно нет никакого проку.

Он презрительно фыркнул.

— Возможно, — сказал Джерин, не желая вступать в открытый спор с ситонийским богом вина и плодородия.

Когда он призвал Бэйверса, элабонский бог сделал для него больше, чем Маврикс. Но в любом случае ему сейчас хотелось узнать о другом.

— Если ситонийские боги постоянно внимательны к этому миру, тогда как элабонские нет, то как получилось, что элабонцы, — он внимательно следил за тем, чтобы не сказать «мы, элабонцы», — так долго правят вашей землей?

— Это обоснованный вопрос… болезненно обоснованный вопрос, — сказал Маврикс. — Лучший ответ, который я могу дать, заключается вот в чем. Народ Ситонии, весьма щедро одаренный своими богами, явно лишен дара самоуправления. Элабонцы же, напротив, почти ничем заметно не одарены… кроме умения управлять. Нужен более сильный бог, чем любой из известных в Ситонии, чтобы объединить людей этой страны.

Джерин разочарованно покивал. Слова Маврикса полностью соответствовали тому, что говорили имперские чародеи.

— Так ты ничего не можешь сделать? — спросил он в недоумении.

Какой тогда толк от немощного бога, особенно от немощного бога плодородия?

— Я уже сделал для тебя все и даже больше, — ответил Маврикс. — Без моего сына, которому, кстати, уже разрешается говорить, у тебя не было бы никаких шансов отразить натиск Элабонской империи. С ним у тебя эти шансы есть. Однако в материальном мире нет ничего надежного. Ни для богов, ни для людей. Не будь самодовольным, не будь слишком самонадеянным, эту битву ты можешь и проиграть.

— Ты говоришь загадками, — упрекнул его Джерин. — В манере Байтона, хотя мне казалось, что ты его презираешь.

— Разумеется, — ответил Маврикс, презрительно кривя губы. — Но как можно говорить о чем-то с уверенностью, когда не знаешь, что ждет тебя впереди?

Джерин подумал, что, возможно, ему стоит поехать в Айкос за советом прозорливого бога. Сдается, когда Дарен предложил ему это, он совершил ошибку, не прислушавшись к словам сына. А теперь непонятно, как ему удастся (и удастся ли вообще) оставить на время войско, чтобы попробовать разгадать очередной запутанный стих прозорливца.

— А что я должен сделать, чтобы изгнать империю с северных территорий? — спросил Фердулф.

— Не знаю, — ответил Маврикс. — Не имею ни малейшего представления. И по правде говоря, мне нет до этого дела. То, что находятся сумасшедшие, цепляющиеся за землю, где не растет виноград, выше моего понимания. — Он повернул голову к Фердулфу: — Думаю, ты справишься… если, конечно, не случится обратное. — Из груди его вырвался вздох. — По некоторым причинам ты как мой отпрыск меня удручаешь. Наверное, в том виновата смертная женщина, которая тебя родила.

— А ты сам никогда не бываешь ни в чем виноват? — спросил Фердулф. Эта мысль посетила и Джерина, но он счел благоразумным держать ее при себе. — Когда все выходит по-твоему, это делает тебе честь. Когда же что-то не ладится, то всегда виноваты другие.

— К примеру, ты, мой очаровательный малыш, полностью виновен в том, что у тебя такой дурной нрав, — возразил сыну Маврикс, лишний раз, по мнению Джерина, доказав, что он, пусть и будучи очень важным богом ситонийского пантеона, не замечает многого из бросающегося в глаза или попросту очевидного.

Тут Фердулф разразился площадной бранью. В свое время Джерину доводилось слышать немало витиеватых ругательств, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что слетало с уст маленького полубога. Закрыв глаза, легко можно было представить, что рядом разоряется какой-нибудь ветеран, поносящий того, кто ему ненавистен лет двадцать, а может, и больше.

Если оскорбления и задевали Маврикса, он не подавал виду. Напротив, он широко улыбался Фердулфу, будто бы даже гордясь им, а когда полубог на мгновение приумолк, чтобы отдышаться, он сказал:

— Я тоже тебя люблю, мой дорогой сынок, — и, высунув язык гораздо дальше, чем это сумел бы сделать Фердулф, исчез.

Фердулф продолжал сыпать ругательствами еще какое-то время, хотя рядом с ним и бурдюками с вином оставался лишь Джерин. Потом без всякого перехода малыш разрыдался.

— Я боялся, что произойдет нечто подобное, — сказал мягко Джерин. — Поэтому и не хотел, чтобы ты вызвал отца.

— Ему наплевать на меня. — В голосе Фердулфа звучало изумление и неверие. — Ему просто наплевать. Я его сын, а ему все равно.

— Он — бог плодородия, — сказал Джерин. — У него множество сыновей… и дочерей, разумеется, тоже. Он не понимает, почему очередное дитя должно иметь для него какое-то особенное значение.