— А ты что думаешь? — спросил Кевин спокойно, поворачиваясь к Мишель. — Сколько, по-твоему, у нас времени? Я имею в виду, мы уже в долгах. В зале ни души. Сколько понадобится, чтобы чеки начали возвращать? Короче, пора искать новую работу или нет?

Мишель процедила: «Делаешь то, что должен», скинула рабочие штаны и влезла в джинсы. Она уже месяц рассылала по факсу резюме, а на подходе был январь, когда каждый повар в Нью-Йорке, опустошенный праздниками или разозленный размером рождественской премии или чем-то еще, примется искать работу; все кинутся в одни и те же места, в большинстве которых от сезонной помощи станут отказываться. Печально. Закрытие неизбежно. Те ответы на резюме, которые она получила, либо не устроили ее зарплатой, либо просили кое-что уточнить, и в целом были далеко не из преуспевающих заведений. А какой смысл перепрыгивать с одного тонущего корабля на другой? Она посмотрела на Леона и спросила себя, можно ли ему доверить управление автомобилем; а так все просто — быстренько вломиться в семейный винный магазинчик, как она уже делала вместе с бойфрендом, когда сидела на игле (у нее все еще хранился хромированный пистолет этого придурка, 38-й калибр, в ящике с нижним бельем). Нет, эту затею из списка возможностей вычеркиваем. Прежний бойфренд мотал срок именно за подобное дельце, а Леон, пусть милый, но слишком туп, чтобы отыскать собственную задницу, не говоря уже о вооруженном ограблении.

Кевин закончил одеваться, опылил себя облаком мускуса и двинулся к двери мимо Мишель, бормоча: «С нами Бог — с каждым из нас, недоноски».

Где же Роб? Мишель задалась вопросом, есть ли у него план Б. Должен быть план Б, верно? Он не может просто взять и все профукать. Роб — парень честолюбивый, молодой и умный, куда умнее, подумалось, чем можно судить по его якобы робкому, нервическому поведению. Однажды она зашла к нему домой. Мишель вспомнились неожиданные детали: целая стена книг и старых джазовых пластинок, оттиски картин в рамках — налицо все признаки характера более сложного, чем можно было бы предположить по фотографиям на обложках журналов и по разговорам в баре. Жаль, что он буквально помешан на телевидении, что все его мысли обращены только туда.

А на экране он выглядел ужасно. Ничто не помогало. Ни смена прически, ни обучение сценической речи, ни курсы медиа, ни изменение формата передачи, ничто. Телевизионщики даже устроили опрос фокус-групп, загоняли безработных одиночек всех социальных слоев в темные просмотровые залы, пытаясь понять, почему Самый Сексуальный Повар Америки смотрится по ТВ полным придурком. Когда включались камеры, Роб лишался всего своего обаяния, глотал слова, бормотал какую-то околесицу, словно угрюмый Эдди Хаскелл, в общем, производил жуткое впечатление, совсем не так, когда он вещал на кухне, в зале или лицом к лицу, за стаканчиком текилы или пива. Его незаурядные кулинарные способности для телевидения ничего не значили. Фокус-группы находили его «симпатичным», но вот «искренним» признавали с большим трудом. Никакой изюминки, которой бы он выделялся. Никакой коронной фразы прописными буквами. Он отказывался брать соведущего или работать в группе, выступать перед гиперактивной аудиторией в студии и отвергал как партнера даже забавную марионетку. Последним, что интересовало телезрителей, этих обожателей Библии, вдов, старых дев и рогатых разведенок (а именно они, судя по опросам, составляли большинство публики), были способы приготовления жареного осьминога в соусе из лимонника с тайской базиликовой заправкой и pancetta lardons. Черт, эти люди жили на расстоянии нескольких сотен миль от ближайших лавочек с панчеттой и, вероятно, скорее придушили бы голыми руками бешеного гризли, чем согласились бы положить в рот кусочек осьминога.

Да где же его носит?

Для Роба уже давно стало вполне обычным исчезать, рвануть в «исследовательскую» поездку в долину Напы или во Францию, умотать в книжный тур, на симпозиум гурманов, удрать на гольф в уикенд или просто затаиваться в какой-нибудь лачуге с очередной подружкой. Но раньше он не позволял себе пропадать надолго, тем более в столь отчаянной ситуации. Мишель закончила одеваться и заглянула в офис, где и обнаружила Пола; тот сидел за столом и безучастно пялился на растекающееся пятно воды на потолке.

— Пол, — позвала Мишель, — он звонил? Он знает, что у нас творится?

— Знает, — отозвался Пол.

— И что он думает?

— Я не слышал о нем несколько дней, — признался Пол. — Но два дня назад он сказал, что придет. Что ему надо поговорить со мной. И пропал. Ни слова. И к телефону не подходит. Дома его нет, сотовый включен на голосовую почту. Просто не знаю…

— Где он может быть?

Пол только пожал плечами.

— Слушай, — сказал он, понижая голос, — дело не только в нас, понятно? Вся гребаная империя катится коту под хвост. У него хватает забот и без нашего зоопарка.

Пол посмотрел на висевший на стене бюллетень. Цены оптовых поставщиков, календарь с эмблемой винодельческой компании, графики работы поваров, мутная, присланная по факсу фотография обозревателя «Нью-Йорк таймс»… И старый снимок Роба и Пола, на фоне «Ред хаус»: двое молодых людей, довольных и гордых собой, в нагрудниках, с ножами в руках, строят гримасы в камеру. В «Ред хаус» повара ели после работы! Все двенадцать столиков постоянно были заняты! Самое популярное местечко в городе…

Теперь все иначе, подумалось ему. Повернувшись к Мишель, он попросил сигарету, закурил, глубоко затянулся и откинулся на спинку стула.

— Я знаю, где он будет завтра. Пусть кто-нибудь подменит тебя до девяти. Мы его найдем.

Ежегодная рождественская вечеринка Хичкока была в разгаре в «Галереях Терджесон» в Челси. Целый этаж промышленного помещения освободили ради такого случая. В центре красовалась громадная буква X, вырезанная из ледяной глыбы и присланная «Таверн он зе Грин»; она медленно таяла, стекала в поддон с молотым льдом и водорослями. Позади нее два парня, наряженных устрицами, из бара «Сентрал ойстер», примчавшихся в последнюю минуту, после позднего звонка, изобиловавшего косвенными угрозами и посулами, вскрывали ракушки моллюсков, устриц и морских ежей, подарок от небывало расщедрившейся компании по торговле морепродуктами. Повара из множества нью-йоркских ресторанов изо всех сил пытались угодить вечно голодным завсегдатаям вечеринок, раскладывая затейливые крошечные порции гарниров по бумажным тарелкам, украшая их пакетиками с соусом, миниатюрными кучками порезанных овощей и трюфельными палочками, а шефы нервно курсировали по кухне, в своих лучших расшитых нарядах, притворяясь, будто им невероятно весело. Одна компания-поставщик оделила Хичкока башнями-близнецами пропитанного арманьяком и фаршированного фуа-гра чернослива, различными паштетами, галантинами и колбасами, и повар старательно разогревал коржи feuille de brie, начиненные утиными rillettes.

Роб Холланд, одетый Санта-Клаусом (без парика и бороды), позировал фотографам с хихикающими девицами из персонала Хичкока и их матерями. Он был пьян, и пахло от него, как от старухи.

— А ты чего хочешь, малютка? — пробормотал он на ушко очередной раскрасневшейся крошке из службы маркетинга, возбужденно ерзавшей у него на коленях. Господи, да она же ножки раздвинула прямо у него на бедре и трется о красную штанину, а мамочка, идущая розовыми пятнами, все это фотографирует! Так, пора завязывать, подумал Роб. Еда на халяву — отлично. Заказана в последнюю минуту, разумеется. Прислали то, что осталось после всяких приемов, зуб даю. И что с того? Надрался «Викингом» или чем там еще (что пил-то?) — и ладно, почему нет? Отстой, конечно, но это бизнес, который мы выбрали. И он из тех, кого стремятся всячески ублажить. Впрочем, Роб понятия не имел, чем в итоге все обернется, каковы будут неизбежные последствия. Он согласился прийти сюда, когда деспотический Хичкок не так давно заглянул в «Сен-Жермен» на ужин. Возвышаясь с улыбкой над столом после ужина, стараясь польстить Хичкоку ради его спутников (двух будущих жертв, без сомнения), Роб оказался застигнут врасплох, слишком перепугался, слишком опешил, чтобы просто ответить «нет» и для внятности врезать пару раз этому типу по яйцам. К собственному изумлению, он сказал, что будет рад сыграть Санту на ежегодной рождественской вечеринке Хичкока. Правда-правда.