Оба ничего не отрицали, но каждый называл вдохновителем преступлений другого. Оказавшись в самом центре мыльной оперы по мотивам легенды о Робин Гуде — поскольку все деньги шли на детскую благотворительность, — таблоиды сходили с ума.

У них было кое-что еще: ответчица, которая успешно меняла имена и внешность каждый раз, когда заманивала в супружескую постель очередного беднягу, и, очевидно, за последние десять лет перенесла несколько пластических операций, чтобы каждый раз представать в ином образе, при этом оставаясь убийственно прекрасной.

Неподвижно сидя на скамье подсудимых, она лишь иногда плакала, когда присяжным показывали фотографии с изуродованными телами ее мужей. И при этом выглядела такой же чистой и незапятнанной, как новорожденный младенец, и такой же сияющей, как ангел. Именно она привлекала наибольшее внимание прессы.

На другом конце скамьи сидел ее соответчик Фрэнсис Манчини. Парочка, еще будучи подростками, встретилась в нью-йоркском приюте. В Манчини не было внутреннего сияния, которым отличалась его жена, не было ауры безмятежности и доброты, исходившей от нее подобно свету, несмотря на признания в жутких преступлениях. Тем не менее он был на редкость хорош собой: темные волосы, твердый подбородок, царственное, надменное лицо. Манчини был ранен в Индии при сопротивлении полиции и все еще с трудом вставал и садился, каждый раз морщась от боли. Но когда он сидел, его тонкие губы были постоянно растянуты в понимающей улыбке, словно он насмехался над спектаклем, поставленным системой американского правосудия исключительно для его развлечения.

Ни он, ни его жена не противились экстрадиции в Штаты, несмотря на тот факт, что в Англии или Франции, где их могли судить с таким же успехом, смертная казнь была отменена. Здесь же, в Калифорнии, на карте стояла их жизнь. Они предстали перед разъяренным жюри присяжных и самым суровым судьей верховного суда штата Калифорния. И все же Фрэнки Манчини, казалось, считал судебные заседания чем-то вроде мелодрамы, если не бульварного фарса, для просмотра которого судьба милостиво отвела ему место в первом ряду.

Конечно, такое поведение могло быть как-то связано с обвинителем Уильямом Бойсом. Высокий угловатый мужчина лет пятидесяти с коротко остриженными седыми волосами и пристрастием к дешевым костюмам цвета маренго, Бойс, известный своими спокойными, бесстрастными манерами, был полной противоположностью образу сурового защитника законности, которого, как казалось всем, должны были назначить на такое важное дело. Он был надежным профессионалом, но при этом таким заурядным и ничем не выдающимся внешне, что его главной отличительной чертой была полная неприметность. Почему штат назначил Бойса обвинителем в этом деле, которое было почти такой же загадкой, как сами убийства? Возможно, высшие силы решили, что перед лицом столь сокрушительных доказательств даже обезьяна сумеет добиться обвинительного приговора для убийц… А ближе всего к обезьяне в этом случае стоял именно Уильям Бойс.

Так или иначе наскучить присяжным представлением такого сенсационного дела было задачей весьма сложной, но Бойсу удалось сделать именно это. И немудрено: все факты излагались невыразительно и монотонно, без какой-либо эмоциональной окраски. Он потратил целый день на то, чтобы достичь сложнейшего международного соглашения, в котором британские, французские и гонконгские власти договорились заслушать показания свидетелей исключительно в Калифорнии. Его свидетели немного оживили картину. Испанка, экономка Эндрю Джейкса, картинно охала и всхлипывала во время непристойно подробных показаний, которые на следующее утро появились на первых страницах таблоидов. Но так или иначе судья Муньес видел, с каким презрением смотрит на обвинителя Фрэнки Манчини. Как и вся публика и люди по всему миру, он жаждал услышать речь защитника. И вот наконец этот день настал.

Из-за того, что ответчики валили вину друг на друга и каждый утверждал, что главарем был другой, им выделили двух защитников. Адвокат Фрэнки, Алвин Дюбре, толстый коротышка в вечно выбивающейся из-под ремня брюк рубашкой и с прической, как у чокнутого профессора, прибыл в комнату 306 с грудой бумаг под мышкой. Уронив их на стол, он оглянулся с видом спятившего старика, заблудившегося по пути в библиотеку. Муньес прекрасно знал, что ум Дюбре был также острым, а память такой прекрасной, что он не нуждался вообще ни в каких записях. Но роль одряхлевшего, рехнувшегося шута вот уже свыше двадцати лет неизменно вызывала симпатии присяжных, и он не собирался выходить из нее на этом процессе. С таким холодным и безразличным клиентом, как Фрэнки Манчини, Алвину позарез нужно было расположить к себе присяжных.

В этом смысле у адвоката Ангела Смерти работа была полегче. Эллен Уоттс была молода и относительно неопытна. Это был ее второй сложный процесс. Но она уже завоевала авторитет среди служащих верховного суда как проницательный и талантливый адвокат по уголовным делам, манипулирующий свидетелями с искусством и легкостью гончара, формующего глину на круге. Эллен, блондинка с короткой стрижкой и лицом эльфа, считалась красавицей, но рядом с клиенткой блекла, как вспышка камеры на ярком солнце.

— Встать! Суд идет!

Последние две недели судья Федерико Муньес не допускал папарацци в зал суда — не стоило, чтобы его заподозрили в тщеславии, а кроме того, Уильям Бойс был смертельно занудлив и совсем не смотрелся бы на страницах газет.

Однако сегодня он смягчился, позволив избранной группе журналистов занять места на галерее для публики. Их камеры, как и глаза всех присутствующих, метались между ответчиками и тремя мужчинами, сидевшими в переднем ряду. И уже ставшими своими людьми в каждом американском доме.

Это были Дэнни Магуайр, детектив Полицейского управления Лос-Анджелеса, новый герой Интерпола, потративший две трети своей карьеры на преследование убийц, которых судили в этом зале, и способствовавший осуществлению плана захвата преступников в Индии Дэвид Айшег, неотразимый индийский магнат, который должен был стать следующей жертвой и которого Магуайр и его люди выхватили из лап верной смерти. В конце ряда стояло инвалидное кресло, в котором сутулилась трагическая фигура Мэтта Дейли.

Дейли был писателем, сыном Эндрю Джейкса, первой жертвы Азраила, и одно время — информатором Интерпола. Он тоже присутствовал при аресте ответчиков и, к счастью, выжил после выстрела Манчини, хотя пуля застряла в основании позвоночника. Но несмотря на это, Мэтт Дейли отказался свидетельствовать против ответчицы, женщины, которую до сих пор называл Лайза. Ходили слухи, что бедняга сходит с ума от любви к ней. И этому было легко поверить, если заметить, как он смотрел на нее сейчас — тень былого энергичного человека с запавшими глазами…

— Мисс Уоттс, — судья Федерико Муньес помедлил ровно столько, чтобы удостовериться, что все глаза и камеры устремлены на него, — насколько я понимаю, вы хотите выступить с речью в защиту обвиняемой.

— Совершенно верно, ваша честь.

Эллен Уоттс и Алвин Дюбре договорились, что Эллен выступит первой. План был таков: с самого начала дезавуировать злобную клевету подсудимых друг на друга, чтобы сойтись на общей почве — слабостях, упущениях и несоответствиях в проведенном расследовании, а также издевательствах, которые оба претерпели в детстве. Если они смогут поселить достаточно сомнений в умах присяжных относительно того, кто кого совратил, и обрисовать обоих ответчиков как умственно нестабильных, есть шансы уберечь обоих от смертельной инъекции. Это лучшее, на что можно было надеяться.