Позади них из-за водяной завесы появился Доремус.

Ее горло, ее сердце, желудок и чресла требовали своего.

Она бросилась на графа, как зверь, прижалась ртом к его шее, вгрызаясь в кожу, впиваясь острыми зубами в вены.

Кровь, ледяная, охладившаяся в воде, текущей вокруг, хлынула ей в рот, и она жадно глотала ее.

Это была не любовь, это была добыча.

Она пила долго, досуха высасывая раны, отворяя новые и осушая их тоже. Она сдирала с графа одежду и рвала его тело. Она чувствовала, как он исчезает в ней, вбирала в себя его страсти, и они гасли, стремилась поглотить его целиком и растворить без остатка.

Она слышала, как сердце его билось все тише и остановилось вовсе, ощутила, как спались его залитые водой легкие, как замедлился ток его крови…

И сразу же ее рот наполнился мертвой кровью, вкусом тлена. Она выплюнула ее и поднялась.

Графа Рудигера фон Унхеймлиха не смогли бы исцелить даже воды Ущелья Кхорна.

На берегу потока стояла самка единорога, не отводя взгляда янтарных глаз от своего преследователя.

Женевьева прочистила горло от последних остатков крови Рудигера и зашагала через поток, расталкивая волны. Самка ждала ее.

Выбравшись на берег, она подошла к единорогу.

Обе знали, что охота окончена.

Женевьева обняла самку за шею и прижалась лицом к ее морде, зарылась щекой в мех.

Она почувствовала, что самка стара, как она сама, и что это были ее последние самцы и ее последняя охота…

Глядя в ее глаза, Женевьева поняла, что сейчас все должно быть окончено. Внезапным рывком она свернула единорогу шею, слыша, как ломаются позвонки с хрустом, похожим на ружейный выстрел.

Старая самка опустилась на колени и упокоилась с миром.

И осталась еще последняя награда.

Она взялась за рог, чувствуя неприятное жжение его серебряных прожилок, и выдернула его изо лба самки. Он отделился легко, словно спелый плод от ветки.

Кровавая ярость улетучилась из нее, будто облако.

– Вот, магистр Доремус, – сказала Женевьева, протягивая ему рог. – Подарок. Взамен утраченного трофея.

Он дрожал, одежда отяжелела от воды.

Бальфус, уже совершенно собака, припал к земле возле мертвого единорога. Он скалился и терзал брюхо самки.

Женевьева пинком отбросила его прочь, и он, затявкав, скрылся в лесу. Теперь он был частью природы, как Сильвана. Драквальд всегда славился умением брать свое.

Вампирша стояла между своими жертвами, между самкой единорога и графом фон Унхеймлихом.

– Вот для чего нужны охотники, – сказала она, – убивать тех, кого нужно убить, тех, кто пережил свое время, пережил свою славу.

Рог в руках Доремуса был гладким и красивым.

– Отправляйся домой, Доремус, – продолжала Женевьева, – и похорони своего отца. Похорони его с почестями. Если хочешь, возьми его имя. Или графа Магнуса. В любом случае используй свое положение, чтобы сокрушить Морнана Тибальта…

Он был совсем сбит с толку всем этим.

– А что до него, – она кивнула на графа, лежавшего в воде лицом кверху, с разинутым ртом, – забудь, что он убил графа Магнуса. Помни, что он знал то, что знал, но позволил ему жить все эти годы. Это что-нибудь да значит.

Девушка-вампир была теперь совсем другой. Сильной, уверенной, властной. Он больше не испытывал к ней отвращения. Она была стара, но выглядела еще более юной, чем прежде.

– А ты? – спросил он.

Она на миг задумалась.

– Я ненадолго останусь тут и уйду в леса. Я ведь тоже дикое существо.

Женевьева потянулась к нему и поцеловала, прижавшись холодными губами к его губам. Доремус почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

– Будь мужчиной, таким, каким хотел бы тебя видеть твой отец, – сказала она.

Он оставил ее и зашагал вдоль ручья.

Когда она уже не могла его видеть, он в последний раз взглянул на рог и бросил его в воду. Пуская пузырьки, тот опустился на дно, струи воды обтекали его. Это место больше подходит для него, чем пыльная стена.

Подходя к охотничьему домику, Доремус понял, как верна пословица: «Вернулся домой, а дом-то пустой».