Эверт Гренс стоял в кухне, смотрел в окно, до утра еще было очень далеко. Он понимал, что надо спешить. И что ему второй раз за час придется нарушить тайну следствия.

Винсент Карлсон ответил сразу.

Голос его звучал бодро, значит, он работает по ночам, Гренс на это и надеялся.

На то, чтобы понятно изложить всю историю, понадобилось десять минут. Винсент Карлсон сразу понял, с кем он разговаривает и что новость, которая только что покинула закрытый кабинет в обычное время столь неразговорчивого комиссара уголовной полиции, имеет первостепенную важность.

Оставалось еще немало времени до отправки первых утренних новостей.

До того, как вся распланированная сетка вещания изменится и все пункты заменит единственная новость, которая важнее всего прочего — всех сегодняшних передач, да и всех других на неделю вперед.

Карлсон посмотрел на часы: без двух четыре — и вызвал всех, дежуривших ночью в редакции, на большое совещание.

Было еще темно, когда полицейский микроавтобус въехал в ворота главного терминала аэропорта Бромма. Стояла ясная морозная погода, свет фар отражался в пятнах льда, а газовые выхлопы ехавшего впереди автомобиля повисали облаком в воздухе, как часто бывает в сильный мороз.

Два часа назад Эверт Гренс на такси уехал из дома на Свеавэген и направился в Крунуберг. Хелена Шварц успела за это время позвонить ему дважды с перерывом в десять минут, как и при первом разговоре, она умоляла, чтобы Гренс и его коллеги-полицейские были рядом с ее мужем, если решение о высылке из страны не отменят.

И вот Гренс сидит на заднем сиденье микроавтобуса рядом с Хермансон, перед ними Свен с наручником на правом запястье, другой браслет защелкнут на левой руке Джона Шварца. За рулем автобуса — молодой рослый полицейский-ассистент, имени которого Гренс не знал, да и не хотел.

Поганые это были часы.

Он поднял на ноги всех, кто хоть как-то мог помочь в этом деле, кричал и посылал некоторых к черту, и в глубине души был готов к тому, что Джона Шварца все же вышлют, не важно, при его содействии или без, тут оказалась замешана политика, и власти предержащие повели себя значительно расторопнее, чем он предполагал.

Гренс ненавидел любого, кто назывался журналистом, и никогда не скрывал этого, но с яростью в груди он впервые за свою полицейскую карьеру сам пошел на контакт с одним из них. Он встретил Винсента Карлсона два года назад во время следствия по делу убийцы-педофила. Карлсон оказался знаком с отцом, который тогда застрелил убийцу своей дочери, и, в отличие от остальных тележурналистов, показался Эверту почти что вменяемым и осмотрительным. За последние часы они успели переговорить три раза, Карлсон находился теперь в отеле «Континенталь» в комнате Рубена Фрая, одновременно его коллеги громко скандировали перед Русенбадом и министерством иностранных дел, требуя ответа на свои вопросы. Гренс не верил, что это даст хоть какие-то результаты: наверняка уже поздно, но СМИ, по крайней мере, осветят все это дерьмо как следует и заставят бюрократов хоть немного зажмуриться.

Ночью он позвонил еще и Кристине Бьёрнсон, официально назначенному адвокату, которую Джон отказался приглашать на допрос. Она не спала, и у Гренса даже мелькнуло в мозгу: почему? — прежде чем он кратко проинформировал ее насчет решения о высылке, а затем попросил обжаловать его. Кристина Бьёрнсон сделала глубокий вдох и собралась было ответить, но он продолжил и попросил ее разузнать, какие есть возможности предоставления политического убежища. Когда Гренс наконец умолк, адвокат, спросив усталым голосом, может ли она теперь говорить, объяснила, что Джон не позволил ей сформулировать подобные предложения, что он, как ей показалось, сдался, потерял надежду и желание бороться, да и времени совсем не осталось, самолет с Джоном на борту успеет приземлиться в Москве прежде, чем миграционная служба включит свой коммутатор, последние слова она произнесла почти шепотом. Но Гренс то ли не слушал, то ли отказывался понимать, он продолжал то просить, то уговаривать, пока не понял, что она права, что этими возможностями уже никогда не воспользоваться.

Он повернулся и посмотрел на Джона Шварца.

Тот словно сделался еще меньше.

Сжавшийся, с опущенной головой, словно болтающейся на шее, бледное лицо стало совсем серым, пустой взгляд; Джон как бы отгородился от всего, был где-то в другом месте. Он не промолвил ни слова, ничего не отразилось на его лице, когда они открыли камеру и попросили его надеть свою одежду и пройти с ними. Свен несколько раз пытался заговорить с ним — о том о сём, задавал вопросы, пытался добиться хоть какого-то отклика, но в ответ получал лишь молчание. Шварц на контакт не шел.

Они миновали длинный ряд такси, выстроившийся после того, как пассажиры утренних рейсов отправились на раннюю регистрацию. Усталые путешественники, выйдя из машин, выставили свои чемоданы прямо на проезжую часть перед главным входом, водитель полицейского микроавтобуса им сердито посигналил, и те, видя раскраску его машины, поспешно переместились с вещами на тротуар.

Микроавтобус проехал еще пару сотен метров вдоль терминала и остановился у решетчатых ворот в ограде в ожидании, пока мужчина в комбинезоне наземной службы их откроет. Наконец тот обернулся и, кивнув водителю, заглянул внутрь микроавтобуса, безуспешно пытаясь рассмотреть человека, которому был выделен такой спецтранспорт.

Ветер, казалось, совсем стих. Но на открытом пространстве все же дуло — несильно, но при почти минус двадцати не так много и требовалось для того, чтобы за короткую прогулку от микроавтобуса до самолета обжечь морозом незащищенные лица.

Эверт Гренс рассмотрел правительственный самолет, прежде чем направиться к нему.

Модель называлась «Гольфстрим», он был белоснежным и намного меньше, чем Гренс себе представлял. Его купили пять лет назад, как раз перед началом шведского председательства в ЕС, для быстрых перелетов ответственных лиц из одной европейской столицы в другую, формально самолет принадлежал военно-воздушным силам и вызвал немало воя, когда общественности стало известно, что за него было заплачено двести миллионов крон. Гренс знал, что теперь им регулярно пользуются правительство и королевская семья, и не сомневался, что теперь его впервые заправляют ради того, чтобы депортировать из страны человека, подозреваемого в тяжком преступлении.

Несколько работников аэропорта суетились на заасфальтированной площадке и дальше у взлетно-посадочной полосы, другие продолжали загружать чемоданы в багажное отделение самолета Мальмё-Авиашун, вылетавшего ранним рейсом на юг, и больше никого, никаких посторонних глаз. Но Свен Сундквист все же снял свою толстую зимнюю куртку и закрыл ею наручники, соединявшие его и Шварца: чем меньше привлекаешь внимания, тем лучше.

Внутри самолет оказался на удивление просторным. Пятнадцать пассажирских кресел, обтянутых мягкой белой кожей. Все расселись так же, как перед этим сидели в автобусе. Свен рядом со Шварцем, Эверт и Хермансон — сзади для присмотра. Четыре человека сидели рядом, в ожидании полета, который будет не очень долгим. Топливный бак самолета был достаточно вместителен, хватило бы и на перелет через Атлантику, а путь до Москвы не требовал промежуточной посадки.