От этого Геллан отмахнуться не сумел.

— Еще час, — без всякой надежды сказал он. — Через час мы присоединимся к вам.

Карнак очнулся от боли в глазу. Он попробовал шевельнуться и с ужасом вспомнил, что погребен заживо. В панике он начал биться, но камни зашевелились над ним, грозя раздавить. Тогда он затих и стал дышать глубоко и ровно, стараясь успокоиться.

"Почему ты не переоделся к обеду, Карнак?” “На меня упала гора, отец”.

Безумный смех заклокотал в горле, сменившись рыданиями.

"Прекрати — ты же Карнак!” — сказала ему его сила.

"Я кусок мяса, погребенный под грудой камней”, — провизжала в ответ слабость.

Теперь всем его замыслам конец — возможно, оно и к лучшему. Он возомнил в своей гордыне, что способен победить вагрийцев, вышибить их с дренайской земли. Новоявленный герой, он без труда стал бы во главе государства. Эгель не выстоял бы против него. Эгель не умеет повелевать толпой — в нем нет этого дара. Да и мало ли существует способов избавиться от политических соперников?

Такие, как Нездешний, найдутся всегда.

Но теперь не будет ничего — ни пурпурных одежд, ни народного ликования.

И угораздило же его выйти на врага в одиночку!

Нет бы подумать хоть немного. Дундас верно раскусил его: он герой, который притворяется, будто он не таков. «Не такой смертью хотел бы ты умереть, Карнак, — сказала сила, — Где драматизм? Где восхищенная публика?»

Если в лесу падает дерево, никто этого не слышит.

Если человек умирает в одиночку, его смерть не войдет в историю.

— Будь ты проклят, отец, — прошептал Карнак. — Будь ты проклят.

Новый взрыв смеха и слез всколыхнул его грудь.

— Будь ты проклят! — взревел он. Глыба над головой дрогнула, и он застыл, ожидая неминуемой смерти. Свет упал на его лицо, и грянуло нестройное “ура”. Карнак прищурился, глядя на факел, и ухмыльнулся через силу.

— Не слишком-то ты спешил, Геллан, — прошептал он. — Я уж думал, что придется выбираться самому!

Даниаль лежала на корме барки, слушая, как плещутся о борт волны. Невдалеке Дурмаст, облокотившись о поручни, вглядывался в берег. Некоторое время она следила за ним, закрывая глаза всякий раз, когда он поворачивал свою косматую башку в ее сторону. Последние три дня он либо молчал, либо грубил ей, и она постоянно ловила на себе его горящий взгляд. Сперва это раздражало ее, потом стало пугать — с Дурмастом шутки плохи. От него так и веяло первобытной силой, едва сдерживаемой тонкими нитями здравого смысла. Даниаль догадывалась, что всю свою жизнь он добивался желаемого либо силой, либо хитростью, либо расчетливой жестокостью. И он хотел ее.

Она читала это в его глазах, его движениях, его молчании.

Она охотно сделала бы себя менее желанной, но ее единственное короткое платье плохо подходило для этой цели.

Он подошел к ней, огромный, словно черная глыба.

— Чего тебе? — спросила она, садясь. Он присел рядом с ней.

— Я так и знал, что ты не спишь.

— Поговорить хочешь?

— Ну... да.

— Так говори. Деваться мне все равно некуда.

— Я тебя не неволю. Можешь уйти, если хочешь. — Он огорченно почесал бороду. — Почему ты всегда норовишь сказать что-нибудь обидное?

— Ты, Дурмаст, заставляешь меня открываться с самой худшей стороны. Долго ли нам еще плыть?

— Завтра будем на месте. Купим лошадей и к ночи уже разобьем лагерь у Рабоаса.

— А дальше?

— Подождем Нездешнего — если он не добрался туда раньше нас.

— Хотела бы я тебе верить.

— А почему ты не должна верить мне?

Она засмеялась, а он схватил ее за руку и притянул к себе.

— Ах ты сука! — прошипел он, и она увидела в его глазах безумие — тупое безумие одержимого.

— Не трогай меня, — сказала она, стараясь сохранять спокойствие.

— Почему это? Твой страх так приятно пахнет. — Он плотно притиснул ее к себе, приник лицом к ее лицу.

— Кто-то говорил, что он не насильник, — прошептала она.

Он со стоном оттолкнул ее прочь.

— Я от тебя голову теряю, женщина. Каждый твой взгляд, каждое движение говорят “возьми меня” — ты ведь хочешь меня, я знаю.

— Ошибаешься, Дурмаст. Я не желаю иметь с тобой ничего общего.

— Брось! Такие, как ты, без мужика долго не могут. Я знаю, что тебе надо.

— Ничего ты не знаешь, животное!

— А Нездешний, думаешь, не такой? Мы с ним — две стороны одной монеты. Оба убийцы. Почему же ты по одному сохнешь, а другого не хочешь?

— Сохну? — фыркнула она. — Тебе этого вовек не понять. Я люблю его как человека и хочу быть рядом с ним. Хочу разговаривать с ним, касаться его.

— А я?

— Да разве тебя можно полюбить? Для тебя не существует никого, кроме собственной персоны. Думаешь, ты надул меня своими россказнями о помощи Нездешнему? Доспехи нужны тебе самому — ты продашь их тому, кто больше даст.

— Ты так уверена?

— Конечно, уверена. Уж я-то тебя знаю — это с виду ты такой молодец, а душонка у тебя крысиная.

Он отодвинулся от нее, и она похолодела, поняв, что зашла слишком далеко. Но он только улыбнулся, и злоба в его глазах сменилась весельем.

— Ладно, Даниаль, не стану отпираться — я и вправду собираюсь продать доспехи тому, кто больше даст. И этим человеком будет вагриец Каэм. Я намерен также убить Нездешнего и получить награду за его голову. Ну, что теперь скажешь?

Ее рука с зажатым в ней кинжалом метнулась к его лицу, но он сжал ее запястье, и нож выпал.

— Тебе не удастся убить меня, Даниаль, — прошептал он. — Этого и сам Нездешний не сумел бы — а ты только его ученица, хоть и способная. Придется поискать другой способ.

— Какой, например? — спросила она, потирая онемевшую руку.

— Например, предложить мне больше, чем Каэм.

Внезапное понимание поразило ее, как удар.

— Ах ты гнусная свинья. Мерзавец!

— Угу. Дальше что?

— Неужели ты так сильно меня хочешь?

— Да, я хочу тебя, женщина. Всегда хотел — с тех самых пор, когда увидел, как вы с Нездешним любитесь в холмах около Дельноха.

— А что я получу взамен, Дурмаст?

— Я оставлю доспехи Нездешнему и не стану его убивать.

— Согласна, — тихо сказала она.