Под тяжестью снаряжения каяк кажется непрочным. Фокс не сразу привыкает и входит в ритм гребли. Он знает, что легчайшего толчка от проплывающего мимо крокодила хватит, чтобы перевернуться. Вода похожа на переливчатый шелк, и весло почти не мнет его. Здесь так жарко, так тихо и чисто, что расстояния, кажется, увеличиваются, пока все не вырастает, становясь в два раза больше, чем на карте. Он гребет, а огромное плато висит в воздухе у него за спиной. Фокс проплывает мимо бесконечных стен мангровых деревьев. Мимо устья реки в милю шириной. К перемежающейся череде белых вспышек пляжей на дальнем берегу.

В углу обзора что-то вспыхивает. Он разворачивается и видит, как с неба обрушивается макрель и бьется в воду с ошеломительно громким плеском.

Когда начинается отлив, он достигает острова, но берег здесь скалист. Так что он продолжает плыть вдоль берега, чтобы найти пригодное для высадки место. Он начинает чувствовать, что отлив сносит его в сторону. Каяк движется медленно. Фокс начинает раздражаться. Где пляжи?

Когда он достигает белой бухточки в форме ракушки, спрятавшейся между закрывающими ее с моря мысами, ему ничего не остается, как высадиться. Фокс из последних сил гребет под углом к течению, выбирается на горячее, как кровь, мелководье и вытаскивает каяк на пляж.

Для начала он расстилает спальник на белой ракушечной крошке, чтобы он высох на солнце. Потом идет искать место для лагеря. Через секунду он натыкается на шесть бочек с горючим, спрятанных в зарослях пырея. Каждая на сорок четыре галлона, и все полные. Его радость немедленно испаряется.

Он подходит к нависшему над бухточкой куску песчаника, тень которого только усиливается укрытием из пучков пырея, неплотно лежащих один на другом, и находит склад прочных ящиков, защищенных от ветра и влаги: два генератора, холодильник, завернутый в пластик, переносные стулья, поливиниловые шланги и мотор мощностью в десять лошадиных сил. В глубине пещеры – лабиринт комнат, как растопыренные пальцы. В темноте он слышит, как вода капает в воду.

Он достает из рюкзака свечу и видит, что ниши в скалах заполнены снастями для спортивного рыболовства и консервами.

«Даже здесь», – думает он.

У выхода из пещеры он становится лагерем на ночь.

Он просыпается оттого, что крабы-отшельники облепили его с ног до головы, и у него вырывается глупый вскрик. Резкое движение превращает крабов в гальку – они падают, прикинувшись мертвыми. Фокс смеется. Его собственный голос под каменным сводом звучит необычно близко. У воды он осторожно споласкивается. Он заваривает чай, съедает свою последнюю плитку мюсли и идет порыться на складе, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Там лежат графитовые удилища, запечатанные в винил. Катушки к ним – в потрепанном холодильнике, некоторые до сих пор в коробках и совершенно новые, другие завернуты в старые противомоскитные сетки и кусочки полотна. Там стоят жестянки, наполненные рыболовной снастью: крючками, блеснами, искусственными приманками, поплавками. Он видит катушки нейлоновой моноволоконной и гелевой лески. Что-то вроде профессионального снаряжения для сухого сезона. Еще больше причин идти дальше, углубляться и углубляться в залив.

Фокс упаковывает снаряжение в каяк и сверху прикрывает все громоздким спальником. Из холодной лужицы в темной глубине пещеры он набирает фляжку и мех с водой и, проходя мимо груды снаряжения по пути обратно, медлит. Его собственная удочка бесполезна, если он не сможет ее починить, а он пока еще не думал, как это сделать. Он знает, что может удить на леску, что аборигены так и делают, но крепость удилища может здесь очень и очень пригодиться.

Чем здесь жить, кроме рыбы? Хорошая удочка может спасти тебе жизнь. Он выбирает удочку «Пенн» и катушку «Абу». Он наполняет полотняную сумочку блеснами, леской и крючками и засовывает все это в каяк. Перед тем как оттолкнуться от берега, он возвращается за противомоскитной сеткой, в которую была завернута катушка.

Он гребет к восточной гряде, окаймляющей залив, мимо мангровых лесов, мимо скалистых мысов и островков. Здесь гораздо суше, чем там, где стоят лагерем Мензис и Аксель. Песчаниковые мысы поднимаются из зарослей пырея и выбеленной солнцем акации. Земля эта выглядит пустынной. Здесь текут крохотные ручьи, устья которых окаймлены скалами или – полосками песка. Фокс гребет все утро. Вода спокойна. С его лба катится пот. Он видит, как из моря медленно поднимаются острова, отличаясь от разворачивающегося материка зелеными полосками растительности. Фокс направляется к одному высокому, красному острову с тупой вершиной и сразу после полудня, когда небо начинают затягивать муссонные облака, входит в тень острова и смотрит на столовые горы и обрывы, на спутанные лозы и шумные деревья. На пляже растут баобабы. Птицы проносятся сквозь сети теней. «Вот оно, – думает он. – Вот оно, это место».

На следующий день после того, как Джорджи нашла конверт в столе Джима, она пошла прогуляться, чтобы прояснилось в голове и чтобы принять некоторые решения. Утро было жаркое и ясное. На утоптанном песке мыса она наткнулась на Йоги Бера, который сидел в припаркованном грузовичке, принадлежащем компании. Вдалеке были едва видны серферы; они сидели, как пучки бурых водорослей, на рифах, где барашки на набегающих волнах откатывались назад в облаках брызг под северо-восточным ветром. Йоги прижимал к лицу бинокль одной рукой, когда Джорджи робко подошла, чтобы поздороваться. Одна ороговевшая нога лежала на приборной панели, и кабина воняла узо. Ему понадобилось некоторое время, чтобы заметить ее.

– А, – пробормотал он. – Чудо-женщина.

– Привет, Йоги.

– А я-то все удивлялся, к чему бабам лифчики. Да чтобы руки не отваливались. Мама мне никогда не говорила.

– Спорим, она тебе еще много чего не говорила, Йоги.

– Все твердила мне, чтобы я держался подальше от невезучих.

– Ну, а ты?

– Когда водишь «скорую», невезучих уж навидаешься так навидаешься.

– Ну и везучих тоже, помни.

– Но любой чертов остряк может издевнуться над Ионой-неудачником, Джорджи.

Она посмотрела на него. Он снова приставил к глазам бинокль.

– Ты это обо мне, Йоги?

Йоги поджал губы.

– Эти Фоксы, – сказал он. – Неудачники от носа до хвоста. Мать, ты же знаешь, ее сам Господь и убил. И старик, Уолли, – Господи Боже мой! Стоило ему только ступить на борт, как удача кончалась, и они вытаскивали его на берег к концу первого дня. Краболовы, креветочники, акулыцики – никто не мог выйти в море, он отнимал у них удачу – и все. Как плохая шутка. Знаешь, однажды он построил дом на дереве – на столбе на передней бахче. Жил там неделями. Чертовы рыбаки, они отворачивались, когда проезжали мимо, смотрели в другую сторону, чтобы это их не коснулось. Ты не свистишь в море, Джорджи, и все еще не выносишь из дому бананы, но в этом городе ты перво-наперво не берешь на борт чертова Фокса.