Роуз поглядел на Маркетта.

— Я хочу, чтобы ее сняли с этого расследования, или вам придется иметь дело с моими адвокатами.

— С друзьями вроде Джимми Отто, — добавила Джейн. — Вы помните это имя — Джимми Отто?

Проигнорировав ее, Кимбалл продолжал глядеть на Маркетта.

— Может, мне стоит сходить к вашему комиссару? Так я сделаю это. Я сделаю все, что потребуется, и задействую все свои знакомства. Ну, лейтенант?

Маркетт молчал всего один миг. И в этот бесконечный момент Джейн по-настоящему поняла, насколько сильно может давить Кимбалл Роуз — не столько самим своим присутствием, сколько невыразимой властью. Она понимала, какому давлению подвергается сейчас Маркетт, и начала готовиться к последствиям.

Однако лейтенант не разочаровал ее.

— Прошу прощения, господин Роуз, — проговорил он. — Детектив Риццоли возглавляет это расследование, ей и карты в руки.

Кимбалл смерил его таким злобным взглядом, словно не мог поверить, что два простых государственных служащих осмелились бросить ему вызов. Он вспыхнул, став угрожающе красным, и обратился к Джейн:

— Из-за вашего расследования моя жена оказалась в больнице. Она свалилась через три дня после того, как вы приехали расспрашивать о Брэдли. Вчера я привез ее сюда, в Онкологический центр Дана-Фарбер. Возможно, она не выживет, и в этом я виню вас. Я буду следить за вами, детектив. Вы и шага не сможете ступить без того, чтобы я узнал об этом.

— Возможно, так я и найду Брэдли, — сказала Джейн. — Сделав всего один шаг.

Хлопнув дверью, Роуз вышел вон.

— А вот это ты зря сказала, — заметил Маркетт.

Вздохнув, Джейн взяла фотографию со стола лейтенанта.

— Знаю, — согласилась она.

— Насколько ты уверена, что Брэдли Роуз — наш герой?

— На девяносто девять процентов.

— Лучше бы ты была уверена на девяносто девять и девять десятых. Ты ведь только что видела, с чем нам пришлось столкнуться. Его жена попала в больницу, и он как с цепи сорвался. У него есть и деньги, и связи, и он может не переставая портить нам жизнь.

— Ну и пусть портит. Это никак не меняет того факта, что его сын виновен.

— Мы не можем позволить себе проколы, Риццоли. Твоя команда и так допустила очень большую ошибку, и теперь той молодой женщине придется поплатиться за это.

Если лейтенант решил ранить ее, он с легкостью добился своего. Джейн почувствовала, как сжался ее желудок, но продолжала стоять, сжимая в руках папку так, словно пачка бумаг была способна смягчить чувство вины, которое она испытывала из-за похищения Джозефины.

— Но ты и сама знаешь это.

— Да, знаю, — подтвердила она.

«И эта ошибка будет мучить меня до самой смерти».

Дом, в котором жил Николас Робинсон, находился в Челси, неподалеку от рабочих кварталов города Ревир, где выросла Риццоли. Жилище Робинсона напоминало дом, в котором Джейн провела детство, — скромное строение с крытой верандой и небольшим двориком. В саду перед зданием росли самые крупные томаты, которые когда-либо доводилось видеть Джейн, однако недавние проливные дожди подпортили плоды, и несколько перезрелых помидоров уже начали гнить на стеблях. Забытые растения должны были предостеречь ее о душевном состоянии Робинсона. Когда хозяин открыл дверь, Джейн поразилась, насколько высохшим и изможденным он выглядел — волосы не причесаны, а рубашка помята так, будто он спал в ней несколько дней.

— Какие-нибудь новости? — спросил Николас, с тревогой разглядывая ее лицо.

— Мне очень жаль, но новостей нет. Можно мне войти, доктор Робинсон?

Он устало кивнул.

— Конечно.

В родительском доме Риццоли, в Ревире, самым ценным объектом гостиной был телевизор, а журнальный столик полнился пультами дистанционного управления, которые с годами, казалось, подвергались самоклонированию. В гостиной Робинсона Джейн вообще не заметила ни телевизора, ни другой видео- и аудиотехники, а дистанционных пультов не было и в помине. Вместо всего этого в комнате высились полки с книгами, статуэтками и посудой, а стены были украшены вставленными в рамки картами древнего мира. Каждый сантиметр этого дома свидетельствовал о том, что жилище принадлежит обедневшему ученому, впрочем, в здешнем хаосе чувствовался и свой порядок, словно всякой безделушке отводилось свое собственное, четко определенное место.

Оглядев комнату так, словно он знать не знал, что делать дальше, Робинсон беспомощно развел руками.

— Простите. Я должен был предложить вам что-нибудь выпить, верно? Боюсь, я не умею принимать гостей.

— Ничего не надо, спасибо. Может, мы просто сядем и поговорим?

Они опустились на удобные потертые кресла. Мимо дома с ревом промчался мотоцикл, однако в помещении было тихо — его странноватый хозяин тоже хранил молчание.

— Я не знаю, что делать, — тихо признался он.

— Говорят, музей могут закрыть насовсем.

— Я говорю не о музее. Я имею в виду Джозефину. Я сделал бы все что угодно, лишь бы помочь найти ее, но что я могу? — Николас обвел рукой книги и карты. — Я разбираюсь только в этом. В сборе и каталогизации! В толковании бессмысленных мелочей из прошлого! Чем это может ей помочь, я вас спрашиваю? Это не спасет Джозефину. — Он уныло опустил взгляд. — Это не защитило и Саймона.

— Вероятно, вы все-таки способны нам помочь.

Робинсон посмотрел на нее запавшими от усталости глазами.

— Спрашивайте. Скажите, что вам нужно.

— Я начну вот с чего. Какие у вас отношения с Джозефиной?

Он нахмурился.

— Отношения?

— Думаю, она вам не просто коллега. — Судя по лицу Робинсона, Джозефина значила для него неизмеримо больше.

Куратор покачал головой.

— Посмотрите на меня, детектив. Я старше ее на четырнадцать лет. Безнадежно близорук, едва свожу концы с концами и к тому же начал лысеть. С чего вдруг женщина, подобная ей, заинтересуется таким, как я?

— Значит, романтические отношения с вами ее не привлекали.

— Даже не представляю, что такое возможно.

— То есть вы точно не знаете? И никогда не спрашивали?

Николас смущенно усмехнулся.

— У меня не хватило смелости произнести такие слова. Мне не хотелось, чтобы она чувствовала себя неловко. Это могло разрушить то, что уже было между нами.

— А что было?

Робинсон улыбнулся.

— Она как я… мы ужасно похожи. Дайте нам фрагмент кости или ржавый нож, и мы ощутим исходящее от них тепло истории. Именно это нас объединяло — страсть к тому, что произошло до нас. И этого уже было достаточно — просто испытывать одно и то же чувство. — Опустив голову, Николас признал: — Я боялся просить большего.