Думаю, каждый сам легко догадается, чем были заполнены мои дни. Я помогал мистеру Питерсону: ездил на почту, наводил в доме порядок, когда у Кристины был выходной, под диктовку писал письма в «Эмнести Интернэшнл». По часу-два в день я читал вслух — в основном те книги, которые мистер Питерсон читал раньше и все собирался перечитать, но откладывал. Он говорил, что новые книги ему неинтересны и он предпочитает те, которые, по его мнению, я просто обязан прочитать. За «Уловкой-22» последовала «Над кукушкиным гнездом», затем — «Молитва об Оуэне Мини». Мистеру Питерсону особенно нравились такие вот книги, написанные в жанре трагикомедии. И он не ошибся, предположив, что мне они тоже понравятся. Избавившись от комплекса плохого чтеца, я начал получать от чтения вслух искреннее удовольствие и не замечал, как бежит время. Другим моим излюбленным занятием стал уход за плантацией конопли. Но этого в одном абзаце, пожалуй, не опишешь. Так что позволю себе рассказать поподробнее.

Начну с самого главного. Когда мистер Питерсон попал в больницу, мое отношение к нему кардинально изменилось. Не хочу быть превратно понятым: я вовсе не фанат веществ, нарушающих биохимию нервной системы. Я не понимаю, зачем глотать, вдыхать, вкалывать или любым иным способом вводить в себя какой-либо препарат, если его безвредность не доказана тройным слепым методом. Зачем так с собой обращаться? Но многим это нравится. И не только это. Люди занимаются опасными видами спорта — боксом, бейс-джампингом, серфингом. Решительно их не понимаю. Вместе с тем это еще не повод убеждать их прекратить. Хотя бокс, если честно, я бы запретил.

Практически одновременно с тем, как ко мне пришло осознание того, что мистер Питерсон имеет полное право покончить с собой, когда ему будет угодно, меня посетила и другая мысль: нельзя указывать людям, что им делать или не делать со своим телом и мозгом. Меня перестало шокировать, что мистер Питерсон любит в одиночестве, находясь в своем собственном доме, выкурить косячок. Кому от этого плохо? Тогда как на него, по его же словам, трава производила гораздо более благотворное воздействие, чем все прописанные врачами лекарства. Насколько объективно подобное суждение, проверить довольно трудно, но дело не в том. Мистер Питерсон имел право на выбор. И если он говорил, что с марихуаной его жизнь становится лучше, то я считал своим долгом его поддержать. И, ясное дело, очень скоро эта поддержка обрела вполне предметные формы.

Вскоре после выписки мистера Питерсона выяснилось, что он больше не может подниматься по узкой шаткой лестнице на чердак. Домой он вернулся в конце ноября, а в последний раз был на чердаке в конце августа, собирая урожай — как он думал, тоже последний. Новых посадок он не делал. Отключил натриевые лампы, аккуратно составил в угол большие четырехгаллоновые горшки, подмел пол и запер чердак на ключ. Но теперь, когда он решил пожить еще, проблема выращивания травы встала перед ним во весь рост.

Как я уже сказал, подниматься по лестнице мистер Питерсон больше не мог, но и перенести лабораторию вниз было нереально. Мистер Питерсон оборудовал свой чердак практически профессионально. За тридцать лет он оснастил его самой лучшей, самой продвинутой техникой. Тысячеваттные натриевые лампы высокого давления наподобие тех, что устанавливают над столами для бильярда, крепились на подвижных кронштейнах, с помощью системы шкивов позволяющих поднимать и опускать их в зависимости от высоты растений. Здесь имелись и влагопоглотитель, и мощная вытяжка для циркуляции воздуха, благодаря которым листья оставались сухими и упругими. Я уж не говорю про высокоточные термостаты и систему регуляции освещения для контроля над ростом и циклом размножения. Допустим, мы нашли бы, куда перенести все это добро, но проблема заключалась в том, что в скором времени в силу ухудшения здоровья мистер Питерсон не смог бы больше заниматься даже самыми простыми операциями — поливом и пересадкой растений. Очевидно, что уход за плантацией пришлось бы поручить кому-то другому. И этим другим стал я. Мы рассудили, что, несмотря на хорошие отношения, сложившиеся у мистера Питерсона с Кристиной, вряд ли разумно просить ее время от времени сбегать на чердак полить посадки конопли. Кроме того, как легко догадаться, выращивание конопли отличается от ухода за обычными домашними растениями. Это удивительно сложная работа.

Мистер Питерсон продиктовал мне инструкцию. Набранная двенадцатым кеглем через один интервал она заняла четырнадцать страниц и содержала подробное описание всех стадий производственного процесса от проращивания семян до сушки, измельчения и хранения. Идея составления этого руководства (наверное, сейчас оно в полиции, в моем деле) принадлежала мне. Мистер Питерсон, отдавший культуре конопли тридцать лет, смотрел на ее возделывание как на искусство, но я понимал, что мне его высот не достичь. Я предпочитал растить траву по науке. И эта наука меня захватила.

Нельзя сказать, что чердак — со всеми его лампами и кронштейнами, с издающей постоянный гул вытяжкой — походил на настоящую лабораторию. Он был настоящей лабораторией. Помещение с белоснежными стенами было напичкано точной аппаратурой — термометрами, гигрометрами, весами и прочими измерительными приборами. В специальном шкафу хранились химикаты: средства для дехлорирования водопроводной воды, азотные и калийные удобрения, гормоны роста, регуляторы кислотности почвы, которые вызывали у меня особенный интерес. Световой режим менялся в зависимости от необходимости воссоздания лета или осени: на протяжении четырнадцати недель, когда шла стадия вегетации, он составлял восемнадцать световых часов в сутки; на протяжении следующих восьми, когда наступала репродуктивная стадия, — двенадцать часов. Впрочем, настоящей репродукцией конопли мистер Питерсон не занимался: как только появлялась возможность отличить мужские особи от женских, он их безжалостно удалял. Дело в том, что в неопыленных женских растениях содержится в несколько раз больше смол с психоактивными веществами, ради которых, собственно, и создавалась плантация. Меня смола не интересовала. Меня интересовал процесс. Наблюдая, как наливаются соками лучшие образцы, я испытывал чувство законного удовлетворения.

Одним словом, я с энтузиазмом принялся за дело, не забывая составлять для мистера Питерсона подробные отчеты, наполненные техническими деталями. Дважды, докладывая ему о своих успехах, я вогнал его в сон: в первый раз — когда попытался объяснить ему смысл уравнения, которое вывел для расчета идеального расстояния между растениями и лампами, а во второй — когда решил поделиться гипотезой о том, почему в периоды вегетации и цветения растения используют разную длину световых волн, — я предположил, что это связано с солнечным циклом и рассеянием света в атмосфере в разные его фазы.

Как бы там ни было, мне доставляет удовольствие думать, что моя дотошность окупилась. Мне удалось вырастить и собрать три обильных урожая, качество которых мистер Питерсон оценил как «более чем достойное».

Вот примерно такой жизнью я и жил следующие шестнадцать месяцев. Посреди круговорота забот у меня выдавались передышки, когда я читал вслух мистеру Питерсону или ухаживал за коноплей. Я настолько полно отдавался этим занятиям, что в эти часы внешний мир для меня словно переставал существовать. Но время текло неумолимо. Мистер Питерсон мог сколько угодно рассуждать о нем как о медленно текущей реке — для меня оно неслось лавиной. И я понимал, что еще чуть-чуть — и она накроет нас обоих.