В традиционной нише висел свиток-картина, копировавшая Сэссю[58]и стояли свежие гвоздики. Старица в белом кимоно из бумазеи с белым же поясом оби принесла на подносе печенье для почетных гостей и охлажденный чай. Стены были раздвинуты полностью, и взору предстал внутренний сад, в котором буйствовала зелень. Клен, кипарисовик и другие деревья были посажены здесь очень тесно, просвечивавшие сквозь них белые стены помещения для занятий, крытый переход к нему — все это составляло внутренний сад.

Управляющий завел какой-то незначащий разговор, время проходило зря. Хонда почувствовал, что одно то, что он сидит, выпрямившись, в этой прохладной гостиной, ему уже помогло — перестал течь пот, ослабла боль.

И вот он здесь, в зале храма Гэссюдзи, посещение которого ему всегда представлялось невозможным. Осуществить это позволила близость смерти, она освободила Хонду от оков, державших его, пока впереди была жизнь. Страдания, перенесенные ради того, чтобы подняться сюда по храмовой дороге, неожиданно принесли успокоение, тело казалось совсем невесомым, и, обнаружив это, Хонда утешал себя мыслью о том, что добиравшемуся сюда уже тяжело больному Киёаки отказ придавал силу несущих крыльев.

Уши наполнял стрекот цикад, но из этой затененной комнаты он казался освежающим, словно отзвук колокола. Управляющий больше не упоминал о письме, говорил все о делах житейских. Боялся, видно, что Хонда напомнит о цели своего визита — встрече с настоятельницей.

Хонда уже начал подозревать, что это пустое времяпрепровождение может быть мягким намеком на то, что он не сможет встретиться с настоятельницей. Может статься, на глаза управляющему попал тот журнал. И он порекомендовал настоятельнице сказаться нездоровой и уклониться от встречи.

Но это не значит, что Хонда, облитый грязью, внутренне боится этой встречи. Правда в том, что если бы не стыд и вина, если бы не смерть, он не нашел бы мужества прийти сюда. Тот скандал в сентябре прошлого года, если вдуматься, послужил первым еще неясным толчком к посещению Гэссюдзи. А потом неудавшееся самоубийство Тору, его слепота, болезнь самого Хонды, беременность Кинуэ — все указывало на одно. Копилось, давило на сердце и вылилось в то, что он по этой дикой жаре добрел сюда по храмовой дороге. Не будь этих событий, Хонда, скорее всего, только бы любовался блеском вознесшегося на горную вершину храма.

Если настоятельница не выйдет к нему, придется смириться, принять это как воздаяние за грехи. Скорее всего, в этом мире встреча не состоится. Но даже если они не встретятся тут, в последний его час, в последнем месте его пребывания в этом мире, Хонда все равно верил в то, что день их встречи когда-нибудь наступит.

И именно поэтому в его душе нетерпение постепенно сменялось покоем, а печаль — пониманием, и это давало силы ждать.

Поэтому Хонда не поверил собственным ушам, когда вновь появившаяся старица прошептала что-то на ухо управляющему и тот объявил:

— Госпожа настоятельница сказала, что сейчас вас примет. Пожалуйста, пройдите к ней.

В зале, выходившем в маленький садик на северной стороне, внешняя стена была раздвинута полностью, и зелень сада буквально била в глаза, поэтому он не понял, как его провели сюда, но это определенно была та самая комната, где шестьдесят лет назад Хонду принимала прежняя настоятельница.

Он вспомнил, что тогда здесь стояла чудесная ширма с изображением времен года, сейчас вместо нее был экран из тростника. За открытой верандой в садике, заполненном голосами цикад, бушевала зелень. В гуще зарослей, среди сливы, клена, чайных кустов, проглядывали алые бутоны олеандров. Лучи летнего солнца падали на острые травинки, торчавшие между камнями дорожки, этот свет перекликался с раскаленным небом, стоявшим над зарослями горы, высившейся позади садика.

Хлопанье крыльев о стену заставило Хонду обернуться. Тень влетевшего из перехода воробья метнулась на белой стене и пропала.

Раздвинулась перегородка, ведущая внутрь дома, и перед невольно отодвинувшимся Хондой появилась старая настоятельница, которую вела за руку монахиня в белой одежде. Этой женщиной со свежим цветом лица, в пурпурной накидке поверх белого одеяния была восьмидесятитрехлетняя Сатоко.

У Хонды на глазах выступили слезы, и он не мог посмотреть ей прямо в лицо.

Настоятельница опустилась за столик напротив него. Тот же прекрасной формы нос и чудесные большие глаза. Конечно, она отличалась от той давней Сатоко, но ее можно было узнать с первого взгляда. Прыжком в шестьдесят лет разом перелетев из цветущей юности в глубокую старость, Сатоко избежала тех лишений, которые выпадают на долю человека в этом бренном мире. Человек, идущий по мостику в саду, перемещается из тени на солнце, игра света меняет его облик, так и тут было лишь одно различие: в тени на лице выступала красота молодости, на свету — красота старости. Хонда вспомнил, как сегодня утром, выехав из гостиницы, он смотрел на женские лица под зонтиками: одни были освещены, другие — окутаны тенью, и размышлял об этом качестве красоты. Может быть, те шестьдесят лет, что прожил Хонда, для Сатоко были всего лишь отрезком времени, за который она прошла по мостику в саду с игрой света и тени.

Здесь старость вела не к общей слабости, а была направлена на оздоровление, гладкая кожа словно светилась, чудесные глаза стали еще яснее, в них мерцало что-то давнее, старость всем напоминала дивный драгоценный камень. Сатоко была какой-то полупрозрачной и одновременно холодной, твердой и спокойной, даже губы все еще сохраняли форму. Конечно, у нее было множество морщин, но каждая из них была чистой, словно промытой. Чуть сгорбившееся, ставшее крошечным тело таило какую-то удивительную силу.

Хонда, скрывая слезы, низко опустил голову.

— Добро пожаловать, — приветствовала его настоятельница чистым голосом.

— Прошу простить меня за мое неожиданное письмо. Благодарю вас за то, что вы так любезно приняли меня, — Хонда, заботясь о том, чтобы не выглядеть фамильярным, сам понимал, что его слова прозвучали слишком чопорно, он со стыдом слушал вырывавшийся из его горла хриплый старческий голос. И не раздумывая добавил:

— Я адресовал письмо управляющему, но может быть, вы его просмотрели?

— Да, я его видела.

Затем наступила пауза, и монахиня, приведшая настоятельницу, воспользовавшись этим, исчезла.

— Дорогие сердцу воспоминания. Я состарился, неизвестно, что будет завтра, — то, что письмо было прочитано придало Хонде силы, настоятельница, уловив в его словах легкомыслие, нерешительно улыбнулась:

— Я видела письмо, оно написано с таким пылом, вы считаете божественным провидением то, что мы встретились.

Юность, сохранившаяся в душе Хонды как несколько запоздавших капелек дождя, при этих словах выплеснулась наружу. Он словно вернулся на шестьдесят лет назад, в тот день, когда изливал прежней настоятельнице горячий пыл юности.