Но и без мата он легко мог обгадить с ног до головы. «Что ты там прогавкала, свинособака?» — добродушно переспрашивал он, когда обращался к кому-то младше или слабее.

«Эй ты, обосравшееся, обоссавшееся быдло, звездуй сюда живо!» — подзывал официанта, разносчика или торговца на улице.

«Иди соси сосиску, пылесос недоделанный!» — прогонял настырного попрошайку.

«Избушка-избушка, повернись к лесу передом, ко мне задом. И чуток наклонись», − говорил часто без всякого сексуального контекста. Просто чтоб показать свое презрение.

Вот и теперь он явно был недоволен блюдом, которое принесла перепуганная молодая официанточка, имени которой Молчун не знал. Видимо, недавно взяли. Ох, и не повезло девчонке.

— Это что ты передо мной поставила?! — басил старшина, снова ударив кулаком по столу. Видимо, успел залиться до самых бровей. В таком состоянии он агрессивный, хотя агрессия чаще бывала словесной. В драку редко лез. Но тем, кто не мог ответить и заткнуть его, приходилось выслушивать развязный бред до конца.

— В-второе блюдо, — светловолосая пигалица явно стушевалась, не зная, чего ожидать.

— Хуюдо! Я и сам вижу, не слепой нах... Это что там? Рядом с картошкой?!

— Рыба.

— Хуиба! Да у меня хер больше, чем эта «рыба»! Там же, мля, одни кости, суко. Это гребанная килька! Я тебе что, котик? Тащи нормальную корюшку. Мы же в Питере-Хуитере. Иди, мля. Или я заставлю тебя это сожрать вместе с тарелкой. Иди, скажи повару, что я его изнасилую, если он не достанет мне нормальную рыбу. Или деньги назад потребую! Вали!

Богодул попытался хлопнуть худосочную официантку по попе, промахнулся и чуть не упал с лавки.

Никто не вступился. Все промолчали. И Молчун тоже. Повар Никанорыч, какой бы он суровый мужик ни был, перечить не будет, а достанет из запасов рыбу чуть покрупнее. И не придёт разбираться с постоянными клиентами. Зато потом — и это все знали — сорвёт зло на работниках кухни, особенно на самых младших.

Девушка забрала поднос и вышла. Через десять минут вернулась. Рыбу заменили на более крупную и мясистую. Видимо, была предназначена кому-то другому.

Богодул одобрительно крякнул и, наконец, удачно хлопнул её по тощему заду. Девушка вскрикнула.

— Всё! А теперь уёбен зи битте! Но приходи ко мне вечерком. Я тебе такую рыбу покажу…

Конец фразы потонул во всеобщем «Га-га-га-га-га!».

Мелкая девчонка, покраснев, пулей вылетела из зала.

— Привыкнет, — философски пробурчал старшина, потирая руки перед блюдом. — Все они такие по первости. А потом… не остановишь.

Кто-то тихо хихикнул и присвистнул: мол, быстро она побежала, проворная, вот бы ее... — и так далее, понеслось. От рыбы-щуки быстро остались одни кости.

Стало ещё гуще накурено. Мухи и те уже не летали. Сдохли, видимо. Пахло винными парами и чем-то горелым.

За окном слышны были хлопки и раздавались пьяные крики. Кто-то запускал фейерверк. А может, стрелял из «калаша».

«По вечерам над ресторанами…» — вспомнил Молчун.

Потом радио включилось снова, но сменило пластинку — и вместо электронных звуков и иностранных слов он услышал мелодичный гитарный перебор.

«Баллада о воине дороги» — чуть хриплым голосом объявил невидимый исполнитель.

Пустынные земли, мертвенный рассвет...

Где город стоял, там давно его нет,

— Что за отстой они крутят? — заглушил песню голос с задних рядов. Похоже, Бык, чьё прозвище подходило к внешности, хотя и было образовано от фамилии Бычков. — Где нашенские песни? Про жизнь нормальных пацанов?!

Он был рядовым, ходил в них уже давно − был разжалован из капралов за какой-то косяк, и Молчуну казалось, что он ему малость завидует. Но прямых рамсов между ними не было.

— Пусть играет, — произнёс Младший, поворачиваясь к нему, — Тебе-то чё? Про твоих пацанов уже все слыхали.

— А кто ты ваще такой, Саня? Ты других спросил, а? Нас тут много, и нам другое нравится.

Кто-то хихикнул. Назревал конфликт, а это они любили. Сами пока ничьей стороны не приняли, но у Быка была больше группа поддержки — два таких же чугунных лба с татуировками (куртки они давно сняли), которые сидели с ним, уже переглядывались.

Пустыня снаружи, пустыня внутри,

Ты выжил, так просто иди и смотри.

Один против сотен, один против всех,

В ушах твоих вечно лишь дьявола смех.

Но разборки не получилось, даже словесной.

— Ты, Бычара, не выделывайся. Он нас сегодня поит и кормит, поэтому послушаем, мужики, — сказал своё слово Режиссёр, подняв руку. Он был лейтенантом, поэтому имел больше веса. — А не понравится, выключим.

Суровой зимой тебе виделись сны,

О мести и том, как дожить до весны.

И шёл ты, надвинув на лоб капюшон.

Поскольку ты жив, то ты не побеждён.

Высокий, с лицом, похожим на морду зебры, с «арафаткой», повязанной на манер шейного платка, Родион Вениаминович по прозвищу Режиссёр часто строил из себя эстета. И иногда любил показать, что ему не чужда высокая культура. Он говорил, что его семья жила в Питере ещё до войны, и его предком, мол, был знаменитый дирижёр. Но в устах не очень грамотных «котов» это слово трансформировалось в «режиссёр». Может, потому, что лейтенант любил придумывать всякие жестокие наказания для подчинённых, особенно для новичков, представлявшие собой целые небольшие спектакли.

Туз лейтенанта за это и ценил. Конечно, не за шоу, а за способность организовать даже бестолковых бойцов на работу, что не каждый умел.

«Коты — твари ленивые, — любил говорить полковник. — Пока не пнёшь, не полетят».

Хотя и сам Туз был довольно тяжёл на подъём. Не из тех начальников, кто въедливо вмешивается в каждый аспект дела. Спрашивал за результат, а как тот будет достигнут — его мало волновало. Но вот если не сделают…

Песню дослушали в молчании, которое нарушалось недовольным бурчанием Быка и редким похихикиванием кого-то из его клевретов. К тому времени несколько куплетов уже были пропущены, но даже финал не оставил Молчуна равнодушным.

И пусть ты один, а врагов легион —

Пока ты был жив, ты не был побеждён.

Не ради добра, не ради других,

А лишь чтоб кричали, сгорая, враги.

И пусть полыхает в огне всё кругом,

Сполна им воздашь за потерянный дом.

Музыка закончилась. Младший отложил ручку. Скорописью он успел почти всё