что это истинное зло, и спасались бегством, закрывая лица, чтобы только не смотреть на него. Мужчины, штурмовавшие ворота, бросились наутёк, лишь Зарикаш, сын Балнатана, поднял свой острый меч и ударил чудовище. Но это не помогло. Когда лезвие коснулось шкуры существа, рука Зарикаша отсохла, а сам он лишился чувств там, где стоял.

Храмы Дагона и Баала были разрушены. Священные деревья Ашторет вырваны с корнями, статуи прочих богов повержены, а жрецы поражены безумием или перебиты. Городские ворота Ашдода напоминали открытые раны, откуда струились потоки беженцев, словно горячая кровь.

Камни трещали там, где проходил неведомый бог, покинувший храм, и подземные воды отступали. Вдруг земля разверзлась, и образовавшаяся пропасть поглотила и чудовище, и храм, и изгнанника из Иудеи, и дома, и большинство жителей Ашдода.

Тогда заголосила сама земля:

— Горе мне, что такая мерзость взята в сокровенные глубины мои!

И случилось великое землетрясение, дошедшее даже до Моава и самых дальних пределов Египта. На жертвеннике скрытого бога погибли десятки тысяч несчастных, а от землетрясения — мириады. И Атишуф, сын Менелегара, который был среди тех, кто нёс таран к воротам храма, запел такую песню:

Башни Ашдода разрушены.

Гордость Газы сломлена.

Род Каллиота угас.

Корона филистимская потеряна.

Горе нам, детям Дагона.

Скорбим мы, последовавшие за Каллиотом с Запада.

Горе нашим сыновьям, обречённым на рабство.

Горе нашим дочерям, обречённым на рабство.

Башни Иерусалима разрушены.

Гордость Самарии сломлена.

Нет камня на камне в Лахише.

Гезер превратился в руины.

Кто поможет нам, когда ассирийцы придут?

Кто защитит от мечей Севера?

Арам повержен, Египет стал ямой разложения,

И вся наша сила утрачена.

Когда земля поглотила неведомого бога, некоторые больные исцелились, а обморочные очнулись. Ни один из пришедших в себя людей не рассказывал о том, что видел в беспамятстве, но всех их охватывал великий страх, когда они долго смотрели на морские воды или созерцали свет звёзд.

Зарикаш, сын Балнатана, уцелевший лишь чудом, стал царствовать в Ашдоде после Алията, сына Алията. Правая рука Зарикаша была парализована с того момента, как он ударил чудовище, а ещё его донимали ночные кошмары. На двадцатом году правления Зарикаша, в то время года, когда влияние звезды Собаки наиболее сильно, из глубин океана поднялись на поверхность диковинные рыбы. Увидев это, Зарикаш сбросился с самой высокой из дворцовых башен, и никто не мог объяснить почему.

Балдад, сын Зарикаша, из рода Балнатана, царствовал в Ашдоде семь лет. Затем он заболел горячкой крови и умер, а на трон взошёл Атишуф, сын Балдада, из рода Балнатана. На тридцать втором году своего правления Атишуф, сын Балдада, был пленён ассирийцами. Сам он, как и весь его род, сгинул на чужбине за Евфратом.

Перевод: Б. Савицкий

Дуэйн Римел

Музыка звёзд

«Рядом с маршрутами наших дневных прогулок есть чёрные зоны мира теней, откуда время от времени прорываются на свет посланники кошмара».

— Г. Ф. Лавкрафт, «Тварь на пороге»

Duane W. Rimel «Music of the stars"

Перевод впервые на русском языке. Рассказ относится к межавторскому циклу «Мифы Ктулху. Свободные продолжения». Д. Римел известен тем, что написал в соавторстве с Г. Ф. Лавкрафтом рассказы «Дерево на холме», и «Волшебство Эфлара». «Музыка звёзд», — неплохой рассказ, но очень уж заметно подражание Лавкрафту (Тварь на пороге, Из потустороннего мира, Крысы в стенах, Музыка Эриха Цанна).

Меня называют убийцей, потому что я хладнокровно убил своего лучшего друга. Однако попытаюсь доказать, что поступив так, я совершил акт милосердия — устранил нечто, что никогда не должно было прорываться в наш трёхмерный мир, и спас своего друга от ужаса, что хуже смерти.

Люди будут читать это и смеяться, они назовут меня сумасшедшим, потому что многое из того, что случилось, не может быть выражено словами и доказано в суде. В самом деле, я часто задаюсь вопросом: созерцал ли я истину? Я, тот кто видел ужасный конец. Есть много такого в нашем мире и в других мирах, что наши пять органов чувств не воспринимают, а то, что лежит за их пределами, можно найти только в буйном воображении и в сновидениях.

Я лишь надеюсь, что убил своего друга вовремя. Если я могу поверить в то, что вижу в своих снах, — я проиграл. И если я выжидал слишком долго, прежде чем выпустить ту последнюю пулю, то мне останется лишь приветствовать судьбу, что угрожает пожрать меня.

Мы были друзьями с Фрэнком Болдвином в течение долгих одиннадцати лет. Это была дружба, которая усилилась с течением времени, так как мы оба живо интересовались необычной музыкой и литературой. Мы родились и выросли в одной и той же деревне, и как часто отмечал один очень образованный автор и наш корреспондент из Провиденса, это было очень неординарным явлением — сразу два человека с такими странными увлечениями в деревне, где население составляет меньше шести сотен жителей. Это было удачно, да; но теперь я бы желал, чтобы мы никогда так глубоко не исследовали сферы ужасного и неизвестного.

Беспокойство началось 13 апреля 1940 года. В тот день я навестил своего друга, и во время разговора на разные темы он намекнул, что обнаружил на пианино несколько сочетаний нот, которые потревожили его. Это произошло вечером, и мы были одни в огромном, двухэтажном доме, который стоит там и поныне под гигантским клёном, заплесневелый и пустой, как костлявое напоминание об ужасе, который мы выпустили на свободу в одной из комнат.

Болдвин был очень способным пианистом, и я восхищался его талантом, который затмевал мои скромные возможности в игре на музыкальных инструментах. Дикая, странная музыка, которую он любил, часто навевала на меня приступы меланхолии, причины которой я не мог понять. Поистине жаль, что ни одна из его оригинальных нотных записей не сохранилась, поскольку многие из них были классикой ужаса, а другие — столь фантастическими, что я сомневаюсь, можно ли их вообще назвать музыкой.

Его заявление обеспокоило меня. Раньше у него была полная уверенность в том, что во время упражнений на пианино, он просто нажимает клавиши наугад. Я предложил свою помощь. Ничего не говоря, он направился к пианино, включил стоящий рядом торшер и сел за инструмент. Его тёмные глаза уставились на клавиши; гибкие, белые пальцы на мгновение зависли над клавиатурой, затем опустились.

Раздался необычный каскад звуков, когда Болдвин пробегал пальцами по всем клавишам пианино от начала одной октавы до конца другой. Его музыка состояла из