– Было, – признал я, – но прошло. Весёлый дом – это центр светлых воспоминаний его юности. В остальном государь – кремень! Но пора его останавливать…

На этот раз Сивка-бурка вела себя самым похвальным образом: неспешной рысью, заботливо, в пять минут вынесла нас навстречу растягивающемуся по дороге войску. Наше явление встретили троекратным «ура!» и швырянием вверх головных уборов. Весть о том, что «сыскной воевода жив-здоров, да ещё с девицей-красой заявился», пронеслась, как свежее цунами. Военный настрой пропал мигом, уступив место предвкушению праздника. Они все почему-то сразу решили, что участковый женится…

Проблемы встали только с государем. Горох сердечно обнял меня, демонстративно не слыша скрипа зубов ближайших бояр, и, облобызав в обе щеки, повелел всем идти дальше «Кощея злопакостного воевать!». Мы спорили с ним до хрипоты не меньше получаса. Всё войско, давно поняв, что к чему, тихонько развернулось и потопало в город, а мы всё ещё орали друг на друга:

– Всенепременно воевать злодея! В кажном месте, всяким оружием и днём, и ночью, и с переду, и с заду…

– Это старый, больной, одинокий чело… нечеловек! Стыдно! На беспомощного бандита-пенсионера целое войско нагнали.

– А кто тебя с потрохами съесть хотел? В плену держал, муками и пытками грозился без передыху…

– Но я же здесь! Жив-здоров, чего пузыриться?!

– А то, что Ягу, бабку экспертную, бесценную, да Митеньку Лобова, героя отпетого, навек потеряли неотмщёнными, это тебе как, не поперёк?

– Да они в ступе улетели, ещё до нашего ухода! Если в пути топлива хватит, скоро будут в Лукошкине.

– Ну и тьфу на тебя, Никита Иванович! В одиночку пойду на Кощеево царство, а не вернусь, помолись за царя-мученика…

– И медаль посмертно от неблагодарного отделения! – вконец сорвался я, подумал и добавил: – Может, выпьем вечером?

– С ума сошёл? У меня же жена…

– И ей нальём!

– Ей? Она ж много не выпьет… – сделав брови домиком, прикинул царь. – Тогда лучше ты к нам. Опергруппу тоже захвати, отметим у меня в горнице, тихо, по-домашнему.

– Огурцы взять?

– Спрашиваешь!

За разговорами, незаметно доехали до ворот родной столицы. Олёна тихохонько сидела сзади меня, ни во что не вмешиваясь. Государь рассказал, как он вчера наводил шороху «шамаханским зельем». Всё излечивание происходило, как и многое на Руси, в добровольно-принудительном порядке. Однако за ночь никто не умер, сыпью не покрылся, двух или трёх граждан пронесло по-слабому, но в целом – полный успех предприятия.

Скомороший балаган по-прежнему стоит на Колокольной площади. Артисты вышли из запоя и дружно пообещали завтра же дать очередное представление, с той же бесплатной раздачей карамельного гороху. Но на этот раз вся карамель тщательно проверялась бдительными еремеевцами.

Дьяк Филимон Груздев волей матушки императрицы был сдан на перевоспитание в Немецкую слободу. Кто кого доведёт до ручки, русская безалаберность немецкую дотошность или наоборот, можно гадать часами. Вон на того же Митьку, например, Кнут Гамсунович влияет очень положительно, хотя Яга по-прежнему зовёт его Плётковичем… Я как-то не сразу осознал, что дело закрыто, и закрыто по всем правилам – ни один европейский суд не прицарапается. Государыня должна быть нами довольна, справедливость восстановлена, злодеи (в большинстве) наказаны, значит, действительно можно отдохнуть и расслабиться.

В отделение въехали в тот самый момент, когда сверху опускалась ступа Бабы Яги. На мгновение прильнув к моей груди, старушка пустила скупую слезу и, застыдясь, убежала в дом, готовить на стол, «ить голодные же все, а самовар не скипел!». Митя нудел всем и каждому, «скока мук пришлось снести полётом в форме буквы „зю“! А бабка тока притворяется махонькой да худенькой, однако ж за три часа так пузо оттоптала, что следы лаптей видны – гляньте, кто не верит?!». Это мало кому было интересно, и непонятый бедняга отправился изливать душу в конюшню к госпоже лошадушке.

В общем, всё нормально, всё как всегда. Настроение испортила Олёна. Как испортила? Сказала правду, она же в этом не виновата:

– Бежать-то я бежала, а только на закате Кощей силой законною меня к себе призовёт. Купчая бумага у него в тайном месте хранится, и добыть её мы не смогли. Недолгое наше с тобой счастье, участковый…

Я с улыбкой сунул руку в нагрудный карман, достал сложенные листы бумаги, развернул… Договор с господином Труссарди был налицо, квитанция об оплате его услуг тоже, а купчая на Олёну пропала бесследно. Господи боже, неужели придётся начинать всё сначала?!

* * *

– Ты тока не кручинься зазря, Никитушка, уж мы, чай, придумаем, как горю твоему помочь, – утешала чуть выпившая Яга, пока царь в своём кабинете старательно подливал всем облепиховку. – Ну хошь, я прямо тут на эту тему мозговым штурмом всё Лукошкино взбулгачу?!

– Мне, знаешь, тоже войско назад повернуть нехлопотно. Тока завтра с утречка клич кликнуть, что Кощей вдругорядь у сыскного воеводы невесту покрал! Тут уж даже бабы стеной пойдут…

– А впереди надо тётку Матрёну ставить, – поддерживая Гороха, мечтательно добавил Митька. – Она натура сильная, страсти неумеренной, уж ежели и погибнет, так непременно смертью храбрых! Опять же кто как не она такую долю заслужила, ить что над капустою творит… выговорить страшно!

Я тупо молчал, никого не слушая, уставясь в непочатый бокал максимально сконцентрированным взглядом. Бесконтактное передвижение предметов по столу пока не давалось, но, с другой стороны, здорово отвлекало от грустных мыслей. Я ведь сам, своими руками держал эту клятую купчую, я сунул её именно в этот карман (хотя перепроверил по два раза все!), я знаю, что она должна быть, но… её нет! Царица Лидия, ещё с час назад, увела с собой Олёну, переодеться и причесаться. Впрочем, даже в мятом-перемятом, бесформенном балахоне она казалась мне безумно красивой, а сейчас… Время идёт, вон он закат, пламенеет за окошком, и всё заканчивается как-то неправильно.

– А фот и есть ми! – торжественно пропела государыня, появляясь в дверях. – Прошу отлюбить и нажаловать майн фройляйн Хелёнушка!

Девушка, вошедшая вслед за ней, была мне незнакома. Немецкое платье с глубоким вырезом на груди, чёрные волосы уложены в высокую причёску, в ушах длинные серьги с голубыми камнями, в изящных ручках складной веер, и стук тонких каблучков музыкально разносился на весь терем. Мы разинули рты…

– Это… вы?

– Не знаю, наверное… Ты у нас сыскной воевода. Так я это или не я? – по-детски рассмеялась Олёна.

Никогда не думал, что она может быть НАСТОЛЬКО красивой. Сам царь покусывал губу от зависти, а уж впечатлительный Митяй вообще онемел на месте. Бабка взглянула на нас, бросилась к окошку и даже всплакнула – последний прощальный луч заката таял в неумолимых сумерках.

– Мне пора…

– Я верну вас… тебя.