Он подходит к книжным полкам и вытаскивает небольшой испанский разговорник и «Краткий путеводитель по Коста-Рике».

— Это поможет.

Убираю книги в сумку.

— Почему ты так добр ко мне?

Ник жмет плечами:

— Нравишься.

— Забавно, но одинокие женщины твердят, что встретить приятного мужчину нормальной ориентации в Сан-Франциско невозможно. А я встретила, хотя вовсе не искала. Почти все мои подруги пошли бы на убийство, лишь бы подцепить такого, как ты.

Элиот ухмыляется.

— А может быть, они уже, наоборот, попробовали и не вдохновились?

— Спасибо. Спасибо за все. Мне пора. Длинный, однако, сегодня день.

— Поедешь домой с удобствами. Только найду ключи от машины.

Он удаляется, а потом я внезапно чувствую, как меня дергают за плечо.

— Эбби!

— Мм?

— Ты заснула.

По-прежнему сижу за столом, опустив голову на руки.

— Который час?

— Четверть пятого. Отошел всего на пару минут, а ты отключилась.

Он поднимает меня на руки и несет. Это ощущение знакомо еще с детства, когда отец сначала укачивал в кресле-качалке, а потом относил в постель. Полусонная, я покоилась в его объятиях, и все казалось — лечу. Ник предоставляет в мое распоряжение кушетку, ненадолго исчезает, потом появляется с одеялом.

— Я не могу здесь остаться. — Из последних сил борюсь со сном и сажусь. Но кушетка такая мягкая, а усталость так велика, что мне с трудом удается держать глаза открытыми.

— Ненадолго. — Гостеприимный хозяин подкладывает подушку под голову и укрывает одеялом до подбородка. — Разбужу тебя пораньше.

Последнее, что помню, перед тем как заснуть, — это шум воды в ванной. Ник чистит зубы.

В 5:35 просыпаюсь и на цыпочках подхожу к кровати Ника. Спит в синей футболке и семейных трусах, свесив одну ногу до пола. Такой безмятежный, ни о чем не подозревающий, он совсем не похож на загадочного незнакомца, и мне очень хочется свернуться рядом с ним клубочком. Представляю, как приятно прижаться к его теплым ногам своими. Может быть, в другой жизни я могла бы сейчас лежать в постели с Ником и не беспокоиться ни о чем, кроме планов на выходные. В последнее время все чаще и чаще об этом думала — как было бы хорошо никогда не знать ни Джейка, ни его дочери. Если бы я их не встретила, то не смогла бы причинить им столько вреда.

В последний раз смотрю на Ника, пишу коротенькую записку, беру сумку и тихонько выскальзываю из квартиры.

Выход из дома ранним утром, когда город еще безлюден, магазины закрыты, а улицы залиты розовым светом, напоминает мне наши семейные каникулы времен детства. Мама обычно заходила к нам в спальню до зари, выводила на улицу в пижамах и укладывала на заднее сиденье автомобиля. Мы с Аннабель лежали бок о бок, укрытые одним одеялом, и покачивались во сне, пока машина петляла меж домов.

В салоне пахло домашним кофе, тихонько шуршала карта, родители переговаривались тихим шепотом. Во время этих поездок, когда менялся привычный ход вещей, мать и отец как будто принадлежали только друг другу; передние сиденья словно отдалялись от нас, и взрослые, со своими картами, кофе и таинственными планами, начинали жить особой жизнью. Мы просыпались в каком-нибудь незнакомом городе, когда машина останавливалась возле «Макдоналдса». Переодевались, шли завтракать и умываться. В шумном кафе, залитом лучами солнечного света, статус-кво восстанавливался, родители начинали спорить, и поездка по темным улицам казалась сном — приятным, но ложным воспоминанием о том, чего никогда не было.

Когда я рассказала Аннабель о предстоящей поездке в Коста-Рику, сестра отнеслась к ней довольно скептически.

— Уверена, что хорошо все продумала?

— Да.

Она помолчала минуту.

— Я по-прежнему считаю: ты должна довести поиски до конца. Но мне беспокойно за тебя, Эбби.

— Мы ведь родственники, — шучу. — Беспокоиться — твой долг. Но я в своем уме, если ты об этом. И вообще, очень приятно, когда есть план. Может быть, не идеальный план, но хоть какой-то…

Спешу на троллейбусную остановку на углу Двадцатой улицы. Там уже стоят двое «жаворонков» — женщина в больничном комбинезоне и нервный подросток, который, судя по всему, провел ночь без сна. Все молчат и не смотрят друг на друга. Где-то заводят мотоцикл. Долгий, яростный рев. Через пять минут появляется троллейбус; пятно света в сумерках городского утра. Внутренность салона кажется нестерпимо яркой.

Как только троллейбус подъезжает к остановке, во все стороны летят искры, токосъемник слетает с троллей и амплитудно раскачивается. Подросток негромко ругается, засовывает руки в карманы, а его реакция откровенно пугает, и я теряюсь: парнишка начинает плакать.

Троллейбус останавливается, водитель неторопливо вылезает. С безграничным терпением человека, который проделывал это уже сотни раз, он при помощи длинного шеста исправляет неполадку. Снова искры, водитель забирается обратно в кабину и через несколько секунд открывает двери. Женщина в комбинезоне отступает, пропуская подростка вперед. Опустив голову, он проходит в самый конец. Наверное, во всем виновата девушка, и сейчас мальчишка совершенно не знает, как быть. Очень хочется посоветовать не опускать руки — ведь можно выбраться из самой трудной ситуации и пережить даже то, что сначала кажется убийственным. Просто нащупываешь путь и живешь дальше — день за днем, в страхе, в отчаянии, но живешь. Время идет, а ты плывешь по течению — ошеломленный и как будто в полусне, — пока наконец не поймешь, что все еще жив…

Мы начинаем сначала, мы никогда не сдаемся.

Ларс Густавсон. Смерть Хранителя пчел

Вечером двести тридцать второго дня просыпаюсь от шума дождя, барабанящего по железной крыше. На улице что-то скрипит и стонет. Только минуту спустя вспоминаю, где я. Вспоминаю долгий перелет, пропущенную пересадку, позднее прибытие в Сан-Хосе, безумную поездку на такси по незнакомым улицам.

В окно видно купу пальм, высоких и золотистых, которые качаются на ветру. Всюду жизнь. Дождь низвергается с неба бешеными потоками, а уже через несколько минут превращается в морось. Капли шлепают по банановым листьям под окном. Вдалеке кричат вороны и лают собаки. Звонит церковный колокол — один, два, три, четыре, пять раз.

Несколько часов назад, при приезде на место, мне открыла дверь женщина средних лет. За ее ноги цеплялись двое ребятишек.

— Buenos dias[11]. Я от Ника Элиота.

— Buenos dias, — ответила та. — Соледад. Я вас ждала.

Она улыбнулась и отодвинулась, приглашая войти.

Соледад показала комнату, и я поблагодарила ее, объяснив на ломаном испанском, что очень хочу спать.