Но это, как вы понимаете, ещё не всё.

Мы отстраняем от работы всех до одного чиновников и работников прежнего кровавого режима, включая полицейских, депутатов Государственной думы империи и даже счетоводов в министерствах. Однако, поскольку среди республиканцев нужного количества управленцев не обнаружено (как выяснилось, они только и умеют, что сидеть в Мордокниге, критиковать и говорить: «Вот мы бы-то даааа…»), мы даруем этим псам всеблагое прощение и просим занять свои места снова с повышением оклада. Одновременно мы продолжим авиаторскую операцию в эмирате Алавистан, ибо о том нас просят обожаемые нами добрые христиане из Северо-Американских Соединённых Штатов, только бомбить мы будем уже других кочевников, ну да вам это и неважно. Поразмыслив, мы, государь и самодержец всероссийский, решили не возвращать Гельсингфорс богопротивной Финляндии: сей поступок приведёт к ненужной смуте, да и сами финны оказались как-то что-то не то. Посему мы навечно запрещаем потребление любых видов лосося во всей империи нашей, ибо с финнами мириться вредно – если в государстве происками врагов внешних случайно ухудшится экономика, то одной Испании будет мало, понадобится ещё на кого-то сваливать. На пост главы Комиссариата добрых дел нашим указом назначается полностью раскаявшийся в служении царизму товарищ Виктор Антипов, а кресло лидера Департамента защиты свободы займёт Арсений Муравьёв, отметивший, что папенька и маменька даровали ему сие имя, втайне надеясь на приход в нашу империю доброго государя, любящего народ свой как пиво светлое.

Отдельно объявляем благодарность новому обер-прокурору Синода и официальному заместителю Иисуса Христа комиссару по религиозным делам Шкуро, с помощью подведомственной ему императорской лейб-гвардии разогнавшего уличных смутьянов – агентов Финляндии, Испании, а также прежнего режима, – и обеспечившего вступление на трон царя истинного, православного, сердцем и душой издавна радеющего за народ и державу.

Да хранит меня Господь наш Бог!

Подписано лично, милостию Божией царь-батюшка Арсений Первый».

Прочитав манифест, Матвей Квасов отключил «Йогу» и расстроенно подумал, что напрасно он при старом императоре согласился остаться. Раньше вот был и статус, и положение, а теперича, получается, у нас один государь там, а другой здесь. Деньги, заплаченные Шкуро вперёд, само собой, хороши – можно и коров новых справить, и рубах штук двадцать пошить, и самую лучшую, представительского класса машину «Донказ» взять иль даже «Медведюшку Super»… Ну ладно, проследим за событиями, не ровён час и нового императора придётся менять – кто сказал, что он надолго? «А то вот прежний вдруг узнает, что произошло? – пробежал по спине холодок. – Чегось тогда со мной будет?»

Едва касаясь костяшками пальцев двери, Квасов вежливо постучал в спальню государя.

– Входи-входи братец, – ответили ему не особенно любезно. – Я давно тебя жду.

Покрывшись по́том, на подкашивающихся ногах Матвей заглянул в императорские покои. Государь, как обычно, возлежал поверх одеяла в халате и попивал крепкий кофей.

– Доброе утро, твоё величество, – поклонился до самого паркета Квасов. – А у меня весть-то к тебе какая хорошая. Слыхал ли ты, благодетель, что мёд до десяти баксов упал?

– Нет, – нахмурился император.

– А вот и не услышишь, – выдохнул Матвей. – Потому что цена липового стала сто пятьдесят долларей за бочку, и в этом я клянусь и крест целую. Уж вскорости денег в империи станет просто завались, выйдешь на улицу, а там девки красные тебе в ноги бух – уууууу, великий государь-надёжа, бабла-то привалило сколько, куды девать не знаем!

Государь довольно-таки милостиво, но всё же слабо улыбнулся.

– Хорошо. – В голосе его вдруг прорезался давно забытый, жёсткий саксонский акцент. – Просто знаешь, встал я тут ночью, с бессонницы, подошёл к окну, а там в отдалении крик странный: «Наконец-то их свергли! Долой жуликов и воров!»

Квасов почувствовал, что ещё слово, и у него будет инфаркт.

– Батюшка! – взревел он. – Да какого рожна ты удумал такое, котик наш самодержавный?! Послышалось тебе богохульное гонево спросонья, как пить дать, – спать ночью надо, а не трудиться бесконечно на благо Расеи, эвон и глазыньки-то твои покраснели ясные! Люди кричали, а то ж, было дело… но вот что именно? «Долой куликов и бобров!» – вот чего!

– Бобров? – в ужасе повторил государь.

– Безусловно, благодетель, – на ходу импровизировал Квасов. – А кого ещё-то? Эти бобры, батюшка, совсем обнаглели, полный кошмар. Всю Москву заполонили, деваться некуда. На машинах ездят как хотят, с мафией якшаются, казну разворовали, сами Запад хают, а детей за границу учиться отправили. Суки, можно сказать, натуральные, а не бобры.

– Zum Teufel,[47]– впервые за много лет перешёл на немецкий император. – На машинах… казна… дети… я, кажется, с ума схожу… что это за бобры такие вообще?

– Модифицированные Госдепом, батюшка, – не моргнув глазом, объяснил Матвей. – Заслали их к нам северомериканцы окаянные с помощью китайцев, а бобры расплодились враз. Подлые, тупые, жадные. Ну, народ и не выдержал, вишь… выкинул их к свиньям, потому и радуется, и тебя славит – куда б, говорит, нам деться, если бы не великий государь-батюшка, а так с Божьей помощью и царёвой дланью наконец-то бобров задавили.

– А, ну и замечательно, – успокоился государь. – Тогда всё нормально.

«Хорошо ещё, про куликов не спросил, – вытер холодный пот со лба Квасов. – Иначе не знаю, как бы я здесь выкручивался. И Господи, ведь это ещё только начало…»

Закончив общение с государем и рассказав ему, как рожь везде колосится, солнышко светит, а Русь великая прирастает богатством да медопроводами в Европу, Матвей откланялся и, шатаясь, на негнущихся ногах вышел в приёмную. Там его уже поджидал комиссар по религиозным делам товарищ Шкуро.

– Молодец, – небрежно похвалил он Квасова и сунул тому в конверте гонорар – новую золотую карточку «Visa-Робеспьеръ».

Матвей прощупал пластик сквозь бумагу.

– Надбавить бы надо, – по-купечески сказал он. – Последние ж нервы трачу. А вдруг догадается? Болтаться мне тогда вместе с вами, сударики добрые, на одной осине.

– С чего ему догадаться-то? – усмехнулся Шкуро. – Он и раньше понятия не имел, что в стране творится, какие цены в магазинах, о чём народ думает. Всё нормально. Иди, братец, и не забивай себе голову ерундой. Завтра утром ждём с новым докладом.

…Государь в спальне отпивал кофей маленькими глоточками, смакуя, и мечтательно улыбался. Повезло ему однозначно в жизни, грех жаловаться – империю отстроил дай Бог каждому, с экономикой всё разлюли-малина, люди живут отлично, цены не растут, республиканцы затихли в страхе. Рожь – и та колосится. Исключительно повезло.

Каледин смотрел на водную поверхность и спокойно ждал. Он не хотел представлять себе другой вариант развития событий, даже когда молился об этом в глубине души.