Наблюдая за падающими ящиками под трепещущими на ветру черно-бело-красными вымпелами,[101]лейтенант Дрегер грустно вспоминал, что загружалось штатно в транспортный танк: десять ящиков патронов, пара мортир Стокса, ящик сигнальных ракет, семь ящиков гранат, канистры с водой, магазины к «Льюису», ящик сигналов SOS, полотенца, кирки, катушки колючей проволоки и полусотня упаковок рационов… Учитывая, сколько можно было втиснуть на четыре бомбодержателя биплана, всего этого ожидать точно не приходилось.

Сбросив груз, «Бристоль» ушел на юг, немцы почему-то не стреляли. Может быть, экономили патроны, может быть, надеялись, что и им что-нибудь перепадет. Так и случилось — один ящик улетел к бошам, чему те, наверное, были весьма рады. «Кротам» досталось три, с патронами и «маканочи». Патроны немедленно раздали, несколько жестяных консервных банок лопнули от удара о землю, но большая часть осталась цела. Вездесущий и всегда голодный американец немедленно прихватил наименее деформированную и начал вспарывать ее обломком немецкого штыка.

— Все бы тебе жрать, — заметил присевший неподалеку огнеметчик. Шутка была плоская и заезженная, но ничего более остроумного не придумывалось. Сам Мартин не мог смотреть на еду без отвращения, несмотря на тяготы минувшего дня. Он устал и замерз — проклятый кожаный костюм действовал как парилка только днем. Холодной ночью он словно вытягивал из тела последние крупицы тепла. От недосыпа огнеметчика ощутимо подташнивало, на аккуратно обернутый одеялами баллон огнемета он старался не смотреть — сразу представлялось, каково будет снова тащить на себе его тяжесть.

— Завистливый доходяга, — так же дежурно ответил Шейн, отгибая искромсанную крышку. — О, мясные…

С «немецкой» стороны донесся странный шипящий звук, далеко распространившийся над полем боя. С предупреждающим воплем американец выронил банку и бросился прямо на землю, заодно столкнув и Мартина. Мгновением позже с характерным скрежещущим шелестом с неба свалилась мина. Над бруствером поднялся куст разрыва, дождь осколков хлестнул по траншее. К счастью, никого не задело, но саперы еще некоторое время выжидали, укрывшись по углам и нишам.

— Свиньи! — с чувством сообщил Шейн, обозревая заляпанный бульоном и кусками мяса жилет «Кемико». — Новую открывать придется…

У американца слова, как правило, не расходились с делом, и он немедленно принялся реализовывать высказанное намерение.

— Что это было? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Мартин. — Вроде мина, а залпа не слышно.

— Духовой бомбомет,[102]— просветил его один из саперов. — Редкая штука.

Шейн прекратил терзать вторую банку и наклонил голову, словно пытаясь расслышать давно умолкнувшее эхо пневматического «выстрела».

— А ведь этак мы его в бою не услышим, — мрачно заметил Даймант. — Откуда только достали такое старье?

— Да мало ли чего крохоборы к себе стащили? А вот шумит и в самом деле слабенько. Как змея — пошипел и укусил.

— Ну и черт с ним. Чего не видим, того и нет, — поделился с окружающими нехитрой философией Шейн и вернулся к потрошению «маканочи». Вскрыв наконец банку, он предложил Мартину, но австралиец страдальчески сморщился и отказался. Шейн пожал плечами, насколько позволили защитный жилет и дробовик на ремне, достал из кармана ложку и занес над аппетитно пахнувшим мясоовощным месивом.

— К бою! — трубно воззвал лейтенант Дрегер. Впрочем, он мог обойтись и без приказа — нараставший рык моторов повис над позициями «Форта». Техника была еще достаточно далеко, но уверенно приближалась.

— Танки, хорошо! — порадовался Мартин.

— Опять без завтрака, — расстроился Шейн, аккуратно отставляя в сторону банку и прикрывая ее тряпицей. Повторил, неизвестно, в чей адрес: — Свиньи…

Дрегер не сказал ничего, он посмотрел сначала на черный остов десантного танка, доставившего их сюда, — сгоревшая машина была очень хорошо видна из траншеи. Затем лейтенант взглянул на позиции, отбитые обратно немцами, и промолчал, оставив соображения при себе. День обещал быть хорошим, даже воздух немного очистился от дыма, только остался смрад гари и мертвечины. Сквозь редкие облака вниз, к земле, стремились солнечные лучи, неся свет и тепло.

В последние минуты перед боем Уильям неожиданно подумал, что, несмотря на солидный военный стаж, ему никогда не доводилось сражаться обычным днем, при свете солнца. Работа саперов-взрывников проходила под землей, в душной тьме, нарушаемой лишь светильниками и фонарями. В те редкие моменты, когда схватки происходили на поверхности, всегда было пасмурно или дождливо. Скажем, как вчера, когда дым и сажа превратили день в сумерки.

«В жизни всегда есть место новым ощущениям», — подумалось ему, и эта элегическая мысль показалась на редкость неуместной здесь и сейчас, среди земли и обломков, в россыпях гильз и окружении множества трупов.

— Командир, вот кому и зачем все это нужно?

Несколько мгновений Уильям с недоумением смотрел на спросившего. Такой вопрос он мог ожидать от кого угодно: вдумчивого австралийца Беннетта, мрачно-пессимистичного Галлоуэя, упокой Господь его душу. Только не от бесшабашного и простого, как топор, Шейна, любителя подраться, хлопнуть кувшин ликера и вспомнить пару историй, всегда начинавшихся одинаково: «Вот знал я одного парня…»

— Как тебе сказать… — начал Дрегер и запнулся, обнаружив, что на него смотрит почти весь взвод, все, кто оказался поблизости и услышал вопрос Дайманта.

Танки ощутимо приблизились, теперь их можно было увидеть невооруженным взглядом — серые угловатые громадины, формой почему-то напоминающие обувные коробки. Пехота растянулась в редкую цепь между танками, по крайней мере на части крошечных солдатиков были синие мундиры — французы. Сквозь шум моторов стало слышно специфическое лязганье гусеничных цепей.

— Это новый мир, друг мой, — неожиданно для самого себя произнес Уильям, делясь сокровенным, теми мыслями, что сам давным-давно обдумывал, задаваясь тем же самым вопросом: кому и зачем все это нужно. — Так всегда бывает, когда люди больше не хотят и не могут договариваться, когда уже никто не помнит, что такое улица вдов и как воняет объеденный крысами труп, хорошо прожаренный на летнем солнце. Тогда все берутся за оружие, сначала осторожно, потом покрепче, а потом в полную силу. Начинается новая большая война. Старый мир заканчивается, и новый появляется на свет из смерти и разрушения… Считай это все родами, ребенок тоже рождается в крови и боли.