– Можно с вами поговорить, мистер Лукаш? – попросил констебль. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Старик не поднял глаз от стола и лишь произнес несколько слов на языке, который Бен принял за польский. Купер посмотрел на младшего Лукаша, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Отец говорит, что ему нечего вам сказать.

– А вы объяснили ему, зачем я здесь? – спросил детектив.

– Конечно.

Старик заговорил снова, более настойчивым тоном.

– А теперь что он сказал? – оглянулся Бен на Питера.

– Он сказал, что женщина из Канады может убираться к дьяволу, – отозвался тот. – Мне очень жаль.

– Это он сказал, что ему очень жаль?

– Нет – это я.

Лукаш-старший продолжил свое занятие. Ручка двигалась медленно, но твердо, и строчки блокнота заполнялись сплошными черными буквами, которые струились и налезали одна на другую, пока страница не оказывалась покрыта паутиной слов, каждое из которых было соединено с соседними, как по бокам, так и внизу и наверху. Купер дождался, пока Зигмунд дошел до конца страницы, перевернул ее и продолжил писать все тем же практически непрерываемым движением.

– А почему ваш отец отказывается говорить со мной на английском языке? – спросил полицейский.

Питер неловко переступил с ноги на ногу. На мгновение в комнате повисла тишина, прерываемая только чуть слышным царапаньем ручки. Затем старик поставил точку и впервые поднял глаза на Купера. Голубой цвет его глаз был настолько бледным, что они казались скорее пепельными. Такого голубого оттенка бывает только небо, когда смотришь на него в яркий день с торфяных пустошей.

– Вы не понимаете, – ответил наконец Лукаш-младший.

– Я понимаю, что мистер Лукаш прекрасно владеет английским. И понимает все, что я ему говорю. Но не удосуживается ответить мне на языке, который я понимаю.

– Дело здесь не в том, удосуживается он или нет. Мой отец недавно обнаружил, что для него уже тяжело думать на двух языках одновременно. Он сейчас пишет по-польски и думает тоже по-польски. Естественно, что он понимает, о чем мы говорим, но его мозг отказывается переводить его ответы на английский.

– Жаль, что он забыл, как говорить на английском так же, как он говорил на нем со своими боевыми товарищами в «Милом Дядюшке Викторе», – заметил Бен, не отрывая взгляда от глаз старика. Он был рад, когда увидел, что в них промелькнула боль – словно закрылся голубой просвет между облаками.

– Прошу вас, – произнес Питер. – Боюсь, что это не поможет.

– Полиция может прибегнуть к помощи официального переводчика, – заметил Купер. – У нас их целый список. Но тогда придется провести официальный допрос в полицейском управлении.

Бен надеялся, что Лукаши не понимают, насколько он блефует. Он никогда не сможет получить разрешение на оплату работы переводчика. Да и вообще он не должен был сейчас находиться здесь. Не существовало никакого официального расследования, которое оправдало бы такое разбазаривание ресурсов.

Зигмунд заговорил в последний раз. Последние его слова сопровождались подергиванием головой и звуком, напоминавшим взрыв, который он издал губами. При этом слюна, вырвавшаяся у него изо рта, забрызгала лежащие перед ним исписанные страницы.

– А это что значит? – спросил детектив-констебль.

– Отец говорит, пусть канадка сама заплатит за переводчика, – перевел Питер.

– А что значил последний жест?

– И попутного ветра ей в спину.

– Вот даже как?

Старик опустил голову и вернулся к письму. Купер наблюдал, как черные чернила расплываются в тех местах, где слюна попала на бумагу. Но ручка двигалась прямо по ее каплям и не останавливалась до тех пор, пока не дошла до конца страницы. У Бена перекосило глаза, пока он наблюдал за этим. На этой странице не было ни единого выделенного параграфа.

Купер повернулся и покинул комнату. Питер Лукаш вышел следом и осторожно прикрыл дверь – так, чтобы старик не мог их услышать.

– Мне очень жаль, – произнес он.

– Вы мне это уже говорили.

– Вы здесь ни при чем, – пояснил Питер. – С нами он тоже отказывается говорить на английском. А скорее, наверное, не может. Его мозг просто не может справиться еще и с английским.

– А что он пишет? – спросил полицейский, когда они вернулись в прихожую.

– Я думал, что вы догадаетесь, – заметил младший Лукаш.

– Нет, не догадался.

– Писать он почему-то может только по-польски. Думаю, что это мучило его многие годы, ожидая выхода наружу, ожидая, пока он возьмется за ручку. И вот наконец он решил это сделать, пока еще не поздно.

– Сделать что? – переспросил Купер.

– Изложить все на бумаге. Понимаете, мой отец сейчас пишет свою версию падения «Милого Дядюшки Виктора».

Старший инспектор Кессен поймал Диану в тот момент, когда она выходила из комнаты для допросов. Он придержал ее за плечо, чтобы дать Гэвину Марфину возможность уйти вперед.

– Детектив-сержант Фрай, у нас всё под контролем?

Девушка почувствовала, как ее плечевые мускулы напряглись в том месте, где их касалась рука Оливера. Она не торопясь втянула воздух, чтобы взять свою реакцию, которая, как она понимала, была ничем не вызвана, под контроль. Интересно, подумала она, а старший инспектор знает о ее прошлом и о том, почему она перевелась в Дербишир из Вест-Мидлендс? Некоторые мужчины совершенно не представляют себе, как надо обращаться с женщиной, которая пережила изнасилование. А с другой стороны, может быть, она его настолько мало интересует, что он даже не заглянул в ее личное дело. Диана испугалась, что новый начальник может оказаться одним из самых страшных ее ночных кошмаров – препятствием на ее карьерной лестнице, которое не обойдешь и не объедешь. Так что перевод из Управления Е становился для нее все более привлекательным.

– Так точно, сэр, – ответила она.

– Полагаю, что у вас хорошая команда? – поинтересовался Кессен.

– Просто отличная.

Оливер убрал руку с плеча женщины, но все еще стоял к ней слишком близко, вторгшись на несколько дюймов в ее личное пространство[113]. Диана видела, что Кессену было до лампочки, какое впечатление он производит на окружающих. А может быть, он делал это нарочно, в ожидании, что кто-то поднимет руку и пожалуется.