Я, в общем-то, нарочно вставил шпильку хорошему центрфорварду Понедельнику, оговорившись, что в «Торпедо» Иванов с Гусаровым играли в более тонкий футбол, чем подшефные Качалина. Внезапно выяснилось, что игра сборной проигрывает в сравнении с тем, что делают московские торпедовцы во внутреннем календаре. Что двое торпедовцев из сборной — Иванов и Метревели — не перестают, может быть, оставаться в «Торпедо» лидерами, но команда с автозавода возглавляла турнирную таблицу и без них, что дублеры Иванова и Метревели не портили рисунок игры «Торпедо», как никогда близкий к откровению.

17

«…Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит, что в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».

18

В мемуарах Виктора Шустикова есть эпизод, когда после их третьей победы над московским «Динамо» в торпедовскую раздевалку зашел Якушин, тренировавший динамовцев, и поднял руку, призывая соперников-победителей ко вниманию. «„Торпедо“, — сказал Михей, — вы создали великолепную команду. Постарайтесь сохранить ее!»

Как человек искушенный в литзаписи, я решил перепроверить у Михаила Иосифовича: говорил ли он такие слова? Валерий Березовский, помогавший Шустикову, был грамотным и знающим футбол журналистом — мог и сам такое сочинить. Тем более что ко времени работы над мемуарами конец явления был известен.

Якушин, словно пропустив мимо ушей мой вопрос, сказал, что вообще-то «Торпедо» — команда пьянцовская. Но тогда зацепились за очечко-другое, почувствовали в себе силенки и решили до конца карабкаться. Но версия Березовского-Шустикова мне нравится больше. Я говорил, что Маслов с Якушиным ровесники, но «Дед» входил в свое величие постепенно, в отличие от сразу же схватившего футбольного бога за бороду Михея. И «Торпедо»-60 не исчерпывался тренерский успех Виктора Александровича. Но раз уж злоупотребляю я в этой книге высказываниями от первого лица, не оставлю при себе и мнения, что торпедовская победа — событие пограндиознее, чем даже продолжительное чемпионство киевлян. «Торпедо», созданное Масловым, — творение на кончике иглы. И масса в нем прекрасно необъяснимого.

Команда эта рождена и отчаянием тренерским из-за исчезновения Стрельцова, и неожиданно сосредоточившей «Деда» свободой, вместо неизбежной от Эдика зависимости.

Очень многое здесь от пустоты, образованной отсутствием гиганта, — от пустоты, в которой различимее стали индивидуальности тех, кто не мог не быть подавлен близостью футбольного гения, сковывающей понятной робостью. Вместе с тем разве же все торпедовские новобранцы второй половины пятидесятых годов не вдохновлены были тем, что переступили порог команды, где владычествует Эдик — Игрок, которого мечтали заполучить все именитые клубы? Герои шестидесятого года выкованы уроками совместных тренировок и двухсторонок. От Шустикова и других защитников я слышал, что после тренировочных противостояний Иванову со Стрельцовым ничего уже не страшно.

Мне приходилось говорить, обыгрывая прозвище Владимира Александровича, что у него в «Торпедо» «дедовщина» наоборот: молодые верховодят.

Но хорошо шутить со стороны. Новичков, не проявивших себя немедленно как лидеры, подобно Иванову и Стрельцову, ждала самая элементарная дедовщина, с которой никакой тренер не мог ничего поделать.

Старикам торпедовским деваться было некуда — никаких профессий, чтобы семью прокормить, у них не было, образования тоже никакого. И за свои места в команде они держались мертвой хваткой. Иванову со Стрельцовым им пришлось подчиниться безоговорочно. Без Вали и Эдуарда их команде мало что светило. Но дублерам — молодым парням ненамного моложе Эдика, а то и одногодкам — пощады ждать не приходилось.

Маношин вспоминает, что в Сухуми после пятнадцатикилометрового кросса они, молодые, на ногах не стояли от усталости. Одна мечта добраться до своей койки в гостиничном номере, а по лестнице никак не поднимешься: старики стаскивают с них шапки и бросают вниз — из последних сил приходится вниз-вверх брести по ступенькам. И это еще самое безобидное. На зимней тренировке играли в хоккей — и приятель Стрельцова Лев Тарасов (по прозвищу «Ганс») так целенаправленно двинул клюшкой по коленке Шурику Медакину, выходившему из-под него, как говорится, на место правого защитника в основном составе, что Александра унесли на носилках и он несколько месяцев не мог тренироваться. На снимке, где команда «Торпедо» сфотографирована после победы в Кубке шестидесятого года, хрустальную вазу держит Медакин, выбранный в тот год капитаном вместо часто отлучавшегося в сборную Валентина Иванова. Но доставалось будущему капитану от «дедов» больше, чем всем остальным, — его даже спускали в канализационный люк для устрашения.

Вот из таких прозаических обид и невидимых миру страданий прорастала на свет прожекторов к аплодисментам, сопровождавшим, наверное, каждую игру «Торпедо» в сезоне шестидесятого, команда до такой степени изысканная и стильная, что при воспоминании о ней сердце счастливо щемит — и оттого, что жил тогда и застал ее, и оттого, что не удалось сберечь этот быстротечный масловский шедевр. «Торпедо» шестидесятых, как никто более, выразило то время ожиданий, из которых футбольная команда едва ли не единственное, что сбылось, что стало реальностью (кто знает другие, пусть добавит) обманувшей всех, если по настоящему счету, оттепели.

Футболисты того «Торпедо» производили впечатление счастливых людей, у которых получается все из задуманного ими.

Буквально за сезон произошло превращение хорошей, известной, с традициями команды в суперклассную, очаровавшую болельщиков самых популярных клубов диктатурой стиля во всех подробностях игры.

И не в спортивной сенсации — впервые чемпионом стал не кто-то из трех московских суперклубов — был смысл той победы, а в непредсказуемой никем возможности эстетической переориентации. У «Торпедо» и электорат-то составлял автозавод с десятком-другим тысяч, если не преувеличиваю, чудаков-оригиналов, почему-либо привязавшихся к Пономареву или к Иванову со Стрельцовым настолько, чтобы порвать с давними пристрастиями. Хотя обычно болельщики армейцев, «Динамо» и «Спартака» отделяли в своем восторге Эдика или Кузьму от остального «Торпедо». Теперь же «Торпедо» стучалось во все болельщицкие сердца всей командой — и стране грозила эпидемия болельщицких измен, чего, в общем-то, не бывает — суперклубам не изменяют, им остаются верны и в несчастливые для них времена.

Но «Торпедо» предлагало феномен превращения упертого болельщика в эстета и философа с критериями совершенно иными, чем те, к которым он привык.

В представлениях о футболе у нас в стране могла произойти революция. Но сезона для революции — тем более победы революции — крайне мало. Сезону шестидесятого — в его торпедовском истолковании — судьба была превратиться в сон о футболе, чью плотность, непрерывность впечатления никакими словами позднее передать не удалось. Сами герои того сезона бывали и бывают в рассказах достаточно скучны и однообразны. Вкус первенства еще помнят, а вкус игры, обеспечившей первенство, или забыли, или, что вероятнее, не пробуют выразить. Но умрут с ним на зависть потомкам.