– Какие еще документы, – опешил Турецкий. – Хватит с меня документов, вон уже целая папка.

– Ну так наше же алиби! Вот билеты на самолет, – она протянула их Турецкому, но вдруг спрятала руку за спину. – А во сколько в него стреляли?

– Не знаю, – честно сказал Турецкий. – Примерно от пяти тридцати до шести вечера.

– Фух! – с облегчением выдохнула журналистка и отдала билеты Турецкому. – Свидетелей у нас прорва. Стюардесса брата наверняка запомнила. И, кстати, Евгений Кафельников в нашем самолете летел.

Время вылета на билетах стояло 16.40.

«Ну ты и стерва, – подумал Турецкий. – Бедный Малахов, ни одной приличной бабы ему не досталось».

– А как насчет перьевой ручки? – без особой надежды спросил он.

– Откуда вы знаете? – удивилась она. – Да, я подарила ему «Паркер». Честно говоря, он и мне на халяву достался.

Как все банально и ни на йоту не приближает к убийству начальника уголовного розыска. Турецкий поймал себя на том, что даже жалеет, что эти ребята оказались ни при чем. Чувство, знакомое в тупиковых ситуациях любому следователю. Конечно, их алиби еще нужно проверить, но интуиция подсказывает, что девица не врет. Шкуру свою дубленую спасает – это да, правда.

– Но вы можете хотя бы приблизительно показать место, где охотились, где оставили Малахова?

– Конечно, конечно, – засуетилась женщина, подскакивая.

Турецкий с сомнением посмотрел на ее туфельки.

– Вот теперь мы обойдемся без игры в солдатиков, – потер руки Турецкий. И позвонил грустному капитану: – Отправляйте в лес своих людей. Сейчас пришлю тут вам следопыта. Плевать я хотел, что на ночь глядя! Место поисков теперь предельно сужено. Если только там что-нибудь еще есть, мы это найдем.

…Утром московским сыщикам сообщили в гостиницу, что в яковлевском лесу, а точнее в суженном квадрате поисков, найдено нечто важное. Невыспавшиеся Турецкий с Грязновым не мешкая поехали туда.

– Дальше пешком, тут не проедешь. – Грустный капитан пошел вперед, показывая дорогу. Туман был сильный, в десяти шагах уже ничего не видно.

– «Утро туманное, – подвывал Грязнов, торопясь вслед за Турецким и изображая негромкое, камерное пение, – утро седое…»

Уже было слышно, как лениво спорили криминалисты:

– По-моему, это бук, – утверждал один голос.

– Нет, это ясень.

На толстенном – не обхватишь – стволе лиственного дерева на высоте полутора метров от земли были явственно видны три черных пятна.

– Как нарисованы, – недоверчиво пробормотал Грязнов. – А, Саня?

Турецкий хотел попробовать пятна пальцем, но осекся.

– Ничего-ничего, попробуйте, – предложил ему рыжий криминалист. – Уже несколько дней прошло, и дождь был, – эти пятна, пороховые, я имею в виду, так просто не сходят.

Турецкий повозил пальцем по стволу: бесполезно, следов на руке не осталось; эти пятна были как фотография, а не рисунок.

– Это все без толку, Александр Борисович, помяните мое слово, – высказался грустный капитан.

Криминалисты и не думали начинать работать. Турецкий постепенно наливался яростью.

– Стань-ка сюда, – попросил он грустного капитана, показывая на дерево. – Проведем что-то вроде следственного эксперимента.

Капитан стал.

– Теперь пригнись.

Капитан пригнулся.

– Вытяни левую руку вперед, а правую оставь перед грудью.

Капитан сделал и это, сымитировав прицелившегося стрелка.

– Ба-бах! – вдруг сказал Турецкий и хлопнул капитана по плечу. – Представь себе, ты только что убил полковника Малахова.

Капитан отшатнулся. А потом за спиной у Турецкого выразительно постучал пальцем по лбу. Турецкий же разговаривал со знакомым ему по работе на даче Киряковых рыжим криминалистом.

– Как скоро будут результаты экспертизы?

– Если поднатужимся, то завтра…

– А если не поднатужитесь? – свирепея, поинтересовался Турецкий.

– Через неделю.

– Это в лучшем случае, – индифферентно подтвердил грустный капитан.

– Ну вот что. Я тебя уверяю, что, когда надо, лучше меня никто хамить не умеет. Свяжите меня с мэром по внутренней связи. Немедленно.

– Александр Борисович, а я вас уверяю, что и он ничем не сможет помочь.

– Я жду!

Через две минуты связь была. Грустный капитан принес Турецкому радиотелефон, всем свои видом выражая безнадежность ситуации.

– Алло, – прорычал Турецкий. – Это мэр?!

– Нет, это приемная, – пропищал тоненький голосок.

– Я же сказал, по внутренней связи! – заорал следователь. – Мэра!!!

В трубке что-то хрюкнуло и переключилось.

– Я слушаю, – сказал солидный мужской голос.

– Это говорит старший следователь по особо важным делам при Генпрокуратуре Российской Федерации Турецкий.

– Я знаю, что вы работаете в моем городе.

– У вас есть срочная фельдъегерская связь с Москвой? Чтобы в течение нескольких часов?

– А почему, собственно…

– Я спросил: у вас есть связь?!

– Связь у меня есть, но какое вам…

– Я сейчас вам все объясню. Если через час у меня не будет фельдъегеря и срочного рейса на Москву, у вас, милый мэр, могут быть большие неприятности. Лады?!

Не дожидаясь ответа, Турецкий отдал трубку грустному капитану, в глазах которого плясали веселые огоньки.

– А вы, натурально, найдите бензопилу, – посоветовал ему Грязнов.

– Бензопилу, зачем?! – поразился тот.

– Пожалуйста, если хотите, ножовкой тут орудуйте, но через полчаса вот этот кусок дерева, – он показал рукой на пороховые пятна, – должен быть вырезан, процессуально оформлен, запечатан в специальный контейнер и отправлен в Москву, в НИИ судебных экспертиз.

– Итак, откуда же все-таки взялся пожар? – вслух рассуждал Турецкий. – Слава, кому-то в принципе могло быть выгодно, чтобы сгорела аппаратура?

– Едва ли.

– А документация, бухгалтерия?

– Безусловно, – подтвердил Грязнов без малейшей доли оптимизма.

– И кому же? Фирма сгорела до того, как я узнал от Вэллы, что она была продана. Возможно, в этом был заинтересован Батон, я имею в виду – в уничтожении информации о том, что «Свет» не принадлежит уже Герату…

– Ну в общем-то да.

– Не слышу энтузиазма по поводу такой замечательной версии.

Грязнов промолчал.

– И это правильно, товарищи, как говаривал кое-кто. Правильно, что нет энтузиазма. Потому что это – очередной идиотизм. Мы же напрочь разучились работать, обладая вескими уликами. Мы же привыкли в Москве, чтобы все прятались в панике, едва услышат на улице крик о помощи. Жизнь прекрасна и удивительна. Ну какого черта надо было поджигать «Свет»?!