* * *

Когда руандийцы говорят о восстановлении и примирении, они говорят о необходимости преодоления или освобождения от «старого менталитета» колониализма и диктатуры, от идеального иерархического порядка запугивания и покорности, который служил двигателем геноцида. Системы, посредством которых укоренялся прежний менталитет, имеют свои имена — безнаказанность, кумовство, этничность, феодализм, хамитизм, — но сам этот менталитет глубоко засел в каждом руандийце, усвоенный в рефлексивных привычках всю жизнь ощущать на себе жестокость и ожидать ее: «мы или они», «убей или будешь убит». Когда Кагаме говорил, что людей можно сделать плохими, а можно научить быть хорошими, он добавил: «В обществе есть механизмы — обучение, некая форма участия. Чего-то можно добиться». Этот взгляд широко разделяли — с разной степенью уверенности и скептицизма — не только в РПФ, но и в среде многих выживших лидеров хуту — противников Хабьяриманы, а также значительная часть руандийского общества (по крайней мере, под настроение).

НО НА КОГО БЫЛО РУАНДЕ ОБЕРНУТЬСЯ В ПОИСКАХ ПРИМЕРА? Обязанность вершить правосудие в Нюрнберге любезно взяли на себя иностранные завоеватели, а денацификация в Германии проводилась в таком контексте, где группе, подвергнутой геноциду, больше не пришлось бы жить бок о бок с убийцами. В Южной Африке вооруженная борьба завершилась, и созданная после апартеида Комиссия правды и примирения могла исходить из того, что побежденные белые хозяева страны согласились с легитимностью нового порядка. Руанда не давала возможности такого «чистого» решения. Партизанские вылазки сил «Власти хуту» из Заира неуклонно нарастали весь 1995 г., как и нападения на выживших в ходе геноцида и его свидетелей.

— В данный момент объявить общую амнистию — значит спровоцировать хаос, — говорил Шарль Муриганде, председатель руандийской президентской комиссии по ответственности за геноцид. — Но если бы мы могли добраться до лидеров, то даже амнистия была бы принята хорошо.

Это было очень большое «если». Гибель Хабьяриманы сделала его мучеником для «Власти хуту», а заодно гарантировала, что убийства, которые преднамеренно совершались ради «защиты» его имени, никогда не имели знаковой подписи: никакого местного Гитлера, Пол Пота или Сталина. Список «самых разыскиваемых» Руанды был мешаниной из членов аказу, военных офицеров, журналистов, политиков, бизнесменов, мэров, гражданских функционеров, духовенства, школьных учителей, водителей такси, лавочников и вовсе безвестных «мясников». От попытки разобраться в нем голова шла кругом, а восстановить точную командную иерархию было невозможно. По слухам, одни из них отдавали приказы, во всеуслышание или исподтишка, а другие передавали приказы или исполняли их, но сам план и его реализация были изобретательно обставлены так, чтобы казаться незапланированными.

И все же руандийские следователи сумели составить список из примерно 400 высших génocidaires — главных вдохновителей и исполнителей. Однако все они были в эмиграции, вне досягаемости для руандийцев. Почти сразу же после своего формирования в 1994 г. новое правительство попросило ООН о помощи в задержании беглых лидеров «Власти хуту», чтобы они могли предстать перед судом на глазах у всего народа. Вместо удовлетворения этой просьбы ООН создала Международный криминальный трибунал для Руанды, который, по сути, был филиалом трибунала, учрежденного для отвратительной Балканской войны 1990‑х. «Мы просили помощи в поимке этих людей, которые сбежали, и проведении надлежащего процесса над ними в наших собственных судах, — рассказывал мне один руандийский дипломат. — Но Совет Безопасности просто начал повсюду писать название «Руанда» вместо названия «Югославия».

Руандийское правительство восприняло решение ООН держать свои источники при себе как оскорбление. САМО УСТАНОВЛЕНИЕ СУДА ООН ПОДРАЗУМЕВАЛО, ЧТО РУАНДИЙСКАЯ ЮСТИЦИЯ НЕ СПОСОБНА ВЫНОСИТЬ СПРАВЕДЛИВЫЕ ВЕРДИКТЫ. Похоже, ООН заранее сбросила со счетов любые судебные слушания, которые могла провести Руанда, как недотягивающие до международных стандартов.

— Если международное сообщество действительно хотело бороться с безнаказанностью в Руанде, им следовало бы помочь Руанде наказать этих людей, — сказал мне Джеральд Гахима из Министерства юстиции. — Труднее прощать обычных людей, если у нас нет здесь лидеров, чтобы судить их в руандийских судах перед руандийским народом согласно руандийскому законодательству.

Но трибунал ООН даже не собирался заседать в Руанде, где были свидетели и заинтересованные слушатели; вместо этого его штаб-квартиру расположили на «нейтральной территории», в танзанийской Аруше.

— Этот трибунал, — говорил Шарль Муриганде, — был создан, по сути, чтобы улестить совесть международного сообщества, которое не смогло соответствовать собственным конвенциям о геноциде. Оно хочет сделать вид, будто что-то делает, а это временами бывает еще хуже, чем не делать вообще ничего.

И действительно, за два года своей работы трибунал ООН сделал не так уж много. Он постоянно страдал от нехватки кадров и неэффективности управления, а его обвинительная стратегия выглядела бесцельной и оппортунистической. Большинство обвинительных актов следовали за случайными арестами по иммиграционным обвинениям, предъявленным руандийским беглецам в разных африканских странах, а в некоторых громких делах, например в деле полковника Багасоры, который был пойман в Камеруне, ООН ответила отказом на требование экстрадиции, предъявленное Руандой, чтобы провести собственный процесс. Точно так же этот трибунал в конечном счете поступил с впечатляющей выборкой главарей «Власти хуту», содержавшихся под стражей. Но вскоре стало ясно, что у обвинителей нет ни малейшего намерения довести до суда более чем пару десятков дел. Это лишь усугубило в Кигали ощущение, что суд ООН не намерен служить национальным интересам Руанды, поскольку сложившаяся ситуация явно намекала широкому большинству беглых génocidaires, что им нечего бояться: международное сообщество не поможет Руанде добраться до них, равно как и само не станет их преследовать. «Это посмешище, — сказал мне советник Кагаме, Клод Дюсаиди. — Этот трибунал только все портит».

Самое большое число наиболее разыскиваемых в Руанде преступников осели в Заире и Кении — государствах, чьи скандально прославленные своей коррумпированностью президенты, Мобуту Сесе Секо и Даниэль арап Мои, были закадычными друзьями Хабьяриманы и привечали его вдову, мадам Агату, в своих дворцах. Мобуту звал Хабьяриману своим «младшим братом», и останки убитого руандийского президента, которые доставили через границу во время массового бегства в Гому, были захоронены в мавзолее на территории главного поместья Мобуту. Когда я спросил Оноре Ракотоманану, мадагаскарца, который возглавлял коллектив прокуроров ООН в Руанде, каким образом он рассчитывает выносить приговор любому из тех обвиняемых, которые находятся в Заире или Кении, он сказал: «Есть международные договоры, которые подписывали эти страны». Но за почти два года, которые прошли до его увольнения в 1997 г., Ракотоманана так и не удосужился послать хотя бы одного следователя в Заир. Тем временем в октябре 1995 г. президент Кении Мои резко высмеял этот трибунал как «бессистемный процесс» и объявил: «Я не позволю никому из них проникнуть в Кению, чтобы передавать повестки в суд и искать здесь людей. Ни в коем случае! Если кто-то из таких личностей сюда приедет, он будет арестован. Мы должны уважать себя. Мы не позволим себя изводить».