Я села на кровати.

– Ты меня украла? – Я захлопала в ладоши. – Барбара, ты меня украла!

– Шшш, тихо…

Рама скользит вверх легко, за механизмом, должно быть, хорошо следят, смазывают его. Барбара подбирает юбки, так что становятся видны ее розовые панталоны, и перебрасывает в комнату сначала одну ногу, потом другую. Руби при виде женщины, появившейся из дыры в окне, перестает плакать. Она принимается отчаянно махать руками, и Барбара на цыпочках идет к ней. Какие-то блестящие хрустальные колокольчики на каминной полке, при виде которых у Барбары почти чешутся пальцы, на мгновение отвлекают ее. Она колеблется, до колокольчиков добираться целую вечность, а хозяин может войти в любую секунду. Барбара берет Руби на руки.

– Тише, детка, тише, – говорит она.

Она впервые держит на руках ребенка с тех пор, как умерла малышка Труди. Вес и ощущение младенца неожиданно оказываются знакомы ей, ее пронзает острейшая потребность в них.

– Теперь все будет хорошо, – шепчет она на ухо малышке.

И крепко прижимает Руби к себе, согнув руку.

Хью Блэк в кухне наливает в бутылочку молоко, которое сначала вскипятили, а потом остудили.

Он не видит, как женщина в ярко-оранжевой блузке с ребенком под мышкой срывается прочь с дурацкой мощеной дорожки, как взлетающая в космос ракета.

– Может, надо было тебя там оставить, – сказала Барбара. – Может, то, что ты оказалась у нас с Миком, было зря. Тебе без нас, может быть, было бы лучше.

Я взяла ее за руку.

– Он, судя по всему, страшный, Барбара. С этими жуткими руками.

– Да, но что я тебе дала? Смотри, что тебе пришлось пережить.

Голос у нее измученный, сонный.

– У меня была ты, Барбара.

– Это не так уж много.

Я похлопала ее по руке. Мне хотелось сказать ей, как меня проняло то, что ей было не все равно, настолько, что она решилась на такой отчаянный поступок. Что эта картина – как она убегает по дорожке, держа меня на руках, – останется со мной навсегда. Что одна мысль о том, что за меня когда-то боролись, согрела каждую молекула моего существа. Но Барбара уже спала.

Я села и бережно укутала ее плечи одеялом. Больница двигалась к вечернему расписанию, звякали тележки за дверью, по коридорам плыл запах еды. Я сидела, склонив голову, рядом со спящей Барбарой. Снаружи начинало темнеть.

Я посмотрела на Барбару.

– Спокойной ночи, – прошептала я.

Когда я вернулась, Сандра была дома. В кухне пахло пивом, а она красила ногти в яркий розовый.

– Фу, Пеппи Длинныйчулок, – сказала она, указывая блестящим ногтем на мои косички.

– Где Мик?

– Пошел еще пива купить, скоро будет. Что случилось?

Мы услышали, как открылась входная дверь.

– Вот и он. Не надо ничего портить, у нас был чудесный вечер.

Она снова склонилась над своими ногтями.

Мик вошел в кухню с коробкой, полной пивных бутылок.

– Почему вы мне не рассказывали про мою маму?! – Закричала я. – Держали от меня в тайне…

Сандра подняла глаза; с кисточки в ее руке капнул лак.

– Твою мать, – выдал Мик.

Бутылки побились, когда он уронил коробку на стол. Сандра подскочила и закрутила крышку на пузырьке с лаком. У нее тряслись пальцы, на крышке остались розовые полосы.

– Ну же, Мик, – сказала Сандра странным высоким голосом. – Вспомни, у нас же был такой чудесный вечер.

– Заткнись, – ответил он.

Сандра ухватилась за стол, словно хотела встать, но так и осталась, зависнув над стулом.

Лицо Мика пошло багровыми пятнами. Он взглянул на меня, будто хотел раскроить мне череп своим.

– Ты ничего не можешь просто так оставить?

– А с чего мне это оставлять?

Ярость защищала меня, как броня, от которой отскочил бы любой удар.

– Поверить не могу, вы знали. Вы оба, все это время. Барбара сказала, что собиралась мне рассказать в мой день рождения, а ты ей не дал.

– Да, не дал.

В лицо мне полетела слюна. Он сжимал и разжимал кулаки.

– Ну давай, сделай что-нибудь! – крикнула я. – До смерти же хочется.

Через одно застывшее мгновение Мик развернулся и ударил кулаком в кухонную дверь. Я услышала, как сдавленно ахнула Сандра. Большой кусок стекла выпал на пол, оставив в двери дыру зубцом и длинную трещину, змеей уходившую в нижний угол.

Я обернулась к Сандре. Лицо у нее было белое, кожа под глазами натянулась. Я рухнула на стул рядом с ней, и во мне высокой водой поднялись слезы, как в прилив.

– Поверить не могу, – дрожащим голосом произнесла Сандра.

Мик потирал костяшки.

– Лап…

Она не обратила на него внимания и обняла меня.

– Шшш. Такой страшный удар для тебя.

– Мне просто хочется, чтобы у меня что-то было, какая-то ее вещь, чтобы потрогать, – всхлипывала я.

– Конечно, хочется, – сказала Сандра. – Это совершенно естественно.

Ее близость так затянула во мне петлю тоски, что стало физически больно. Я зарылась лицом в плечо Сандры и заскулила.

– Что угодно.

Слезы так и лились у меня из глаз.

– Фотографию. Шарф. Сережку. Просто чтобы я видела, что она на самом деле была. Мне нужно потрогать.

Мой голос сорвался на вой.

– Мне нужно знать, что она когда-то жила, что она меня любила. Иначе я не смогу.

Утром горло и лицо у меня саднило от плача. Мика и Сандры уже не было. У двери моей спальни стояла картонная коробка.

Две ночи я проспала с коробкой у кровати, но так и не открыла ее.

Сандра уехала. Вернулась домой к мамочке, аккуратным обедам и пластиковым контейнерам, сказав, что больше тут не может. Мы с Миком ходили друг вокруг друга кругами. Я старалась почти все время сидеть в своей комнате, чтобы наши пути не пересекались. Коробку я поставила на пустую подушку на раскладушке, так что могла дотянуться и потрогать ее ночью. Я изучила коробку, пытаясь отыскать намеки на то, что внутри, но коробка была совершенно обычная: картонная и коричневая, с размахрившимися от старости углами. На ней даже ничего не было написано. Синди и Пол, положив ногу на ногу, сидели вдвоем на диване в кукольном домике и наблюдали, ожидая, что я сделаю.

Я почему-то не могла заставить себя нырнуть в коробку. Что, если там, внутри, лежали настоящие мамины фотографии? Может быть, я ее впервые в жизни увижу? А если там любовные письма, которые писали друг другу родители? А если она вела дневник? Я так хотела все знать, что ожидание было невыносимо.