Я давил на педали и поднимался все выше и выше в горы. Тучи на небе сгущались. Голый ландшафт насквозь продувался ветром, вокруг не было ничего, кроме скал, кормовых трав, зарослей утесника обыкновенного, ракитника и ежевики. «Чем не Эксмур[67]», — подумал я. Я проехал мимо грязных овец и стада коров с замшевыми кремовыми шкурами и огромными блестящими глазами. В поле паслись и какие-то странные лошади с круглыми носами. Наверное, это и есть те самые, которыми знаменит Неброди.

Сделав поворот, я увидел, что дорогу мне преграждает вереница ослов. Они удивились и остановились. Компанию им составляли несколько коров с колокольчиками на шеях, а также любознательные козы и четыре лошади. Их сопровождал краснолицый пожилой мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком. Он блаженно улыбнулся и пожелал мне хорошего дня.

— Откуда вы? — спросил он.

— Из Англии.

— Из Англии? — переспросил он, сморщив лоб.

Я не был уверен в том, что он знает, что такое Англия и где она находится.

— А откуда вы сейчас едете?

— Из Реитано.

Он снова улыбнулся и кивнул головой.

— Куда же вы направляетесь?

— В Капицци.

— В Капицци? Ах.

Он снова улыбнулся и кивнул.

— Пусть Бог пошлет вам удачу и приятное путешествие, — пожелал он мне напоследок и пошел дальше.

Он помог мне избавиться от того впечатления, которое произвели на меня жители Мистретты.

Небо по-прежнему укутывали тучи, и становилось еще холоднее. Не доезжая до Никозии, я свернул на проселочную дорогу, ведущую в Капицци. На земле цвета хаки не было никакой растительности, а вспаханные участки выделялись серо-коричневым цветом. Передо мной открывались изумительные виды, но, не освещенные солнцем, они теряли большую часть своего великолепия. Я уже весьма основательно замерз, к тому же угроза дождя становилась вполне реальной. Как я сожалел о том, что вовремя не позаботился о подходящей одежде! И мне хотелось есть. Чтобы окончательно не утратить силы духа, я громко запел: «Тело Джона Брауна гниет в могиле».

Я оборвал себя, сочтя песню слишком мрачной в данной ситуации, и запел «Мою дорогую Клементину», но быстро вспомнил, что она нашла смерть в бушующем океане, и переключился на «Прохудившееся ведро». Эта песня более соответствовала моему настроению, хотя к этому времени я уже спускался с гор.

На подъезде к Капицци было много леса. Я увидел почти обесцвеченные желтухой листья, золото тополей и огненно-красные всполохи кленов — искрящийся и мерцающий калейдоскоп, хотя моя способность реагировать на эту палитру оказалась сведена почти к нулю ощущением, что я умираю от холода. Даже созерцание обочины, покрытой цветущими осенними крокусами, не улучшило моего настроения. Никогда в жизни мне не было так холодно. Я не мог думать ни о чем другом, кроме теплой ванны и поленьев, потрескивающих в камине. Я остановился и, в надежде защитить грудь от прямого пронизывающего ветра, засунул карту под свою байкерскую куртку. Прошло совсем немного времени, прежде чем я понял, что карта исчезла. Должно быть, вывалилась на ходу. Итак, теперь у меня не было ни карты, ни воли к жизни. Я перестал петь.

За смешанным лесом шла широкая полоса низкорослых горных дубов, и я представил себе, что там растут белые грибы и резвятся черные свиньи Неброди. И внезапно они появились передо мной: очень маленькие, проворные и очаровательные, занимавшиеся поисками пропитания. Нет, я не мог фотографировать, потому что израсходовал все на пейзажи, черт бы побрал. Мне не оставалось ничего другого, как только наблюдать за хрюшками и поражаться тому, как быстро и ловко они бегают по мелколесью. Но я получил огромное удовольствие. Это было все равно что увидеть выдр или лесных куниц в Англии.

Я продолжал спускать с гор, и дубы сменились пробковыми деревьями. Многие из них стояли без коры. Неужели мои ощущения обманывают меня? Что это? И впрямь выглянуло солнце, или это мне только померещилось?! Нет, не померещилось. Не померещилось! Ура! С каждой секундой становилось все теплее и теплее, и стоило жить. В конце концов, я увидел черных свиней и много разных других чудес, да и горы тоже не были уж такими бессолнечными и мрачными. Нет, они очень красивые, просто великолепные, и вслед за поэтом Хопкинсом я теперь мог смело воскликнуть: «Смотрите, мы выжили!»

* * *

В воздухе чувствовалось наступление осени, но было солнечно и светло, когда я снова выехал на побережье и направился в сторону Капо-ди-Орландо и Броло. Теперь, согревшись на солнце, я прекрасно чувствовал себя. Иногда дорога выбегала к самому берегу, но чаще всего она шла в горах, и с одной стороны от меня поднимались острые скалы, а с другой простирались бескрайние поля блестящих, темно-зеленых цитрусовых деревьев, перемежающиеся голубовато-серыми посадками капусты и плантациями увядших, поникших кустиков томатов, на которых все еще висели плоды, странные красные пятна на коричневом фоне, упирающемся в море. Приближались и оставались позади прибрежные города, симпатичные, хоть и ничем не примечательные, оживленные, с небольшими указателями мотелей, пиццерий, кафе, баров, шиноремонтных мастерских и набережных.

Доехав до развилки и увидев указатель «Синагра», я поехал по этой дороге. Прямая, ведущая в глубь острота — редкость для Неброди, — она шла вдоль реки, перегороженной несколькими бетонными плотинами. В запрудах плескались утки и водяные курочки. Этот пейзаж чем-то напоминал родной английский, высокие холмы по обеим сторонам дороги и пасшиеся на них белые и кремового цвета козы из знакомой картины совершенно выбивались.

Однако целью моего путешествия была не Синагра. Я собирался миновать ее. Мой путь лежал через холмы к траттории братьев Борелло, которая, по словам Нато, была настоящим хранилищем местных кулинарных традиций. Скоро дорога начала подниматься в заросли грецкого ореха и испанских каштанов — их листья уже слегка пожелтели, — чередующиеся с небольшими виноградниками и посадками капусты, фенхеля, перцев и баклажан. Пологие, поросшие деревьями холмы были укутаны толстым желто-зеленым одеялом. И вот она передо мной, Trattoria Fratello Boretto, внешне вполне респектабельная, с пестрой коллекцией местных древностей, висящих возле входа.

На самом деле, помимо траттории, здесь была еще и салумерия, где продавались местные сыры и всевозможные изделия из мяса тех самых симпатичных хрюшек, которых я видел в дубовом лесу.

В удобной светлой столовой уже расположились несколько групп людей, пришедших на ланч, в том числе и четыре элегантно одетые молодые женщины, перед каждой из которых лежала гора обглоданных костей. Все, что я наблюдал, подсказывало мне, что люди приходят сюда, чтобы поесть. И я поел.

Слова официантки о том, что закуска «abondante» (обильная), были явным преуменьшением, граничившим с откровенной ложью. Ее было более чем достаточно, чтобы наесться, и она вполне могла заменить собой обед целиком. Мне подали четыре тарелки: на одной лежали салями, прошутто, поджаренный шпик и четыре кусочка сыра; на второй — кружочки баклажан, маринованные зеленые перцы и несколько зеленых оливок; на третьей — рикотта и две большие порции чего-то, но чего именно, я понять не смог. Возможно, это был местный вариант креспелле — кружочки небольшой салями, приготовленные с яйцом, ломтики сырых свежих грибов, политые уксусом и посыпанные тертым сыром. На четвертой тарелке стояла горячая чашка с расплавленным, пузырящимся сыром провола, посыпанным семенами чили.