Вообще Владлен все, что делал, делал очень добросовестно и серьезно. У своего друга Лени Каминского в альбоме я обнаружил целую рукописную поэму Гаврильчика о Пушкине и его окружении. Это был длинный комикс о дуэли с Дантесом. Причем все действующие лица мужского пола были без штанов и между стандартными ногами в виде буквы «П» висели крошечные письки, и только у Пушкина орган был в возбужденном состоянии.

— Это почему же так?

— Потому что они все бездарны.

Когда же Владлен попал на мой концерт, то пришел в восторг от того, что его «глубокоуважаемый автор любимейшей книги одновременно и параллельно является его любимейшим поэтом и равномерно композитором, а также певцом », — так было написано в приглашении в гости, которое мы с женой получили вскоре после свадьбы.

Как это ни грустно, но, пожалуй, это наше единственное совместное посещение мастерской художника.

Именно у Владлена я понял и почувствовал, что вернисажи и попойки в мастерских — дело холостое или, во всяком случае, не семейное. Да и жена призналась, что ей эта компания не интересна и что она предпочитает художникам их полотна.

Но в тот первый вечер, где Владлен принимал меня как «гениального» поэта и композитора, я зали-пался соловьем и распускал перед женою еще пышный павлиний хвост. Ко мне относились как к признанному гению. Маэстро. Это ласкало.

По когда уже все художники и поэты назюзюкались, и один уже тихо дремал в салате, а другие, наоборот, закипели страстями, и уже кто-то кричал, хватая собеседника за грудки: «От Шишкина руки прочь! Но пасаран! Я за Шишкина горло порву! И за Чайковского порву!», я взял жену за руку и как чело-иск опытный сказал:

— Пойдем-ка мы домой! Тут скоро господа живописцы на личности перейдут.

Жена, попавшая на богемный сходняк впервые, пугливо озираясь, предложила:

— Давай хоть с хозяином простимся! Неудобно как-то...

— Да уйдем по-английски! Он и не заметит!

— Нет-нет. Неудобно. Нужно проститься.

Владлен пребывал на кухне. Он стоял у плиты,

раскачиваясь во все стороны, как последняя уцелевшая мачта корабля, попавшего в цунами. В большой кастрюле поварешкой он помешивал пельмени, доварив их до состояния клейстера.

- Старичок! — сказал он, откидывая голову, поскольку, как сильно пьяный человек, не мог открыть глаза на всю «диафрагму». — Старичок! — повторил он мучительно и безуспешно, будто Вий из одноименной повести Н. В. Гоголя, отыскивая меня взглядом и I под тяжелых полуопущенных век. — Разумеетчся, поступай, как знаешь! Все в твоих руках. Все и твоих руках... Но я бы этого не делал! Ты вообще и курсе, что у нас сам Алмазов в гостях? Во-о-от! — Пельменный клейстер оторвался от поварешки и с поцелуйным звуком шмякнулся назад в кастрюлю. — В кои-то веки удалось затащить его в гости! Он как этот! Как неуловимый мститель! Алмазов, черт бы его побрал. Сам! В гостях! А ты куда-то уходишь.

— Ладно, —- ответил я, — я с ним договорюсь.

— Смотри! Можешь обидеть человека!

— Ничего, он меня простит...

— Смотри, старичок, решай сам... Тебе жить!

В. Гаврильчик

Стихотворения

В саду-ду-ду-ду

на замерзшем пруду

скользила девица-верзила

по льду.

И вот

покойника несуть

среди волшебного коварства.

Увы!

не помогло лекарство,

пирамидон.

И в этом суть.

Е-мое,деревья, травы!

Елки, сосны слева, справа.

Ах, едрит твою, едрит:

что творится, что царит!

Раздается пенье птички,

отдаленной электрички

глас чудесный раздается,

и, воще, душа горит:

что творится, что царит!

По ржавым поросшим

по рельсам-путям

гуляю, поникши главою,

тям-тям.

Бреду, воздыхая,

с поникшей главой,

не то что путевый,

но весь путевой.

По ватным ступеням

сквозь манную кашу

с лапшой на ушах,

но с бутылкой в кармане

и манную (данную) кашу

ням-ням

по ватным ступеням,

по ступеням.

Поет, поет труба:

я маленькая Ба.

А также на стекле:

я маленькая Ле.

Стрекочут снегири:

я маленькая Ри.

Шепнула мне она:

я маленькая На.

7 января 1984 г.

Михаил Беломлинский — великий передельщик! То есть он может переделывать вполне законченную работу тысячу раз, находя в ней новые и новые, видимые только ему, изъяны. Вообще труженик он великий. Интеллигентный, мягкий и очень талантливый человек. Он служил в нескольких журналах главным художественным редактором, постоянно рисовал какие-то плакаты, совершенно потрясающие, очень веселые иллюстрации к детским книжкам. Замечательный график, остроумнейший карикатурист, занят с утра до вечера. Он и ночью мог подняться, чтобы добавить какие-то детали в рисунок или акварель.

Его жена Вика по-своему тоже очень занятый человек. Правда, она нигде не работала, но хлопотала постоянно и непрерывно. Все время она участвовала в каких-то собраниях, ходила по редакциям. И сама очень славно писала рассказы. В присутствии своей шумной южанки Миша, как правило, помалкивал и только улыбался, помаргивая своими цепкими глазами. Казалось, что он настоящий подкаблучник. Но на самом деле в семье он безусловный глава, и его «нет» не имело отмены. Он всегда очень точно чувствовал собеседника и ситуацию, а Вику постоянно заносило. Вот про один такой занос я услышал от самого Михаила.

Отдыхали мы с Викой на юге. Естественно, она со всеми перезнакомилась, и, естественно, что очень скоро нас принимали на самом высшем кавказско-виноградном уровне. Кавказское застолье нужно уметь пережить! Но, слава богу, отдых кончился, мы вернулись в Питер и еще месяца полтора приходили в себя. И вот только я вошел в ритм, сдал очередной номер «Костра» в типографию, телеграмма — «Встречайте!» Убей бог, чтоб мы помнили упомянутых в телеграмме двух молодых людей, которые ехали «ознакомиться с культурными памятниками северной столицы». Даже телеграмма была с кавказским акцентом.

За гостеприимство надо платить гостеприимством. Ника обегала все гостиницы, где-то с кем-то договорилась, спланировала программу посещения Эрмитажа и прочих культур-мультурных центров... Чтобы всесторонне, недорого и с удовольствием... Но когда мы увидели двух красавцев, спускавшихся по трапу в Пулково... их лаковые ботинки, черные костюмы и безупречные проборы на гуталиновых головах, мы поняли, что наши возможности не совпадают с их представлениями...