— Завтра поздно будет! Завтра я выпишу, а цветы сейчас, а?

Дед почесал затылок.

— Дата, что ли?

Павлуня кивнул. Сторож, кряхтя, доверил ему ружьецо, велел стоять тут и никого не пускать, а сам направился куда-то в угол теплицы, в заросли. Вернулся оттуда не скоро, торжественно протянул четыре гвоздички — две белые и две красные. Сам стоял в сторонке, любуясь цветами и Павлуниной радостью.

— Давай, что ли, в газетку заверну, чтоб не замерзли.

Дед старательно закутал тонкие, но такие живые, упругие стебли. Потом Павлуня долго упрятывал цветы под ватник, к самому животу, а упрятав, сказал с чувством:

— Спасибо, дядя Силантий!

Дома он прокрался в комнату матери, где безмятежно спали гости, и поставил цветы на стол, в вазочку. Улыбаясь, лежал в темноте, дожидался утра.

Утром, едва успел парень натянуть брюки и рубаху, как к нему вошла, шлепая туфлями, Вика, вставшая сегодня необыкновенно рано. Лохматая, в потрепанном халате, она была похожа на молодую красивую ведьму с гвоздиками в руках.

Нюхая цветы, спросила:

— Ты?

Павлуня смущенно кивнул и закраснелся:

— С днем рождения тебя.

— Да-а? Как узнал?

— Сама ты ведь… Число все спрашивала… Тринадцатое сегодня…

Лицо ее мгновенно преобразилось — стало резким, глаза блеснули, сжались губы.

— Трина-адцатое, — протянула она. — Ну, миленок, погоди…

Вика приказала Павлуне «чертом лететь за водой».

— На работу мне, — виновато сказал он.

На это гостья пренебрежительно ответила:

— Обойдешься.

Пока хозяин бегал за водой, пока искал Вике тряпку да мыло, часовая башня в комнате Марьи Ивановны отбухивала свои полновесные минуты. И как ни спешил потом Павлуня, все равно у мастерской он появился позже всех. Женька метнулся к нему:

— Ну как твоя мадам? Не сбежала?

— Да нет…

Павлуня вдруг беспокойно завертел головой:

— А Модест, Модест где?

— Там он, — указал рукавицей Женька. — В мастерской, на ремонте.

Павлуня поспешил в мастерскую. Там, на яме, застыли трактора, неторопливо копошились люди в черных халатах. У крайней машины сосредоточенно работали Модест, Боря Байбара и Саныч. Странный вид имел этот трактор без гусениц и кабины. Двигатель его стоял отдельно на стенде, поблескивая смазкой.

Модест оглянулся.

— Пришел, — смущенно пролепетал Павлуня.

Модест молчком полез в смотровую яму, под свой трактор.

Напрасно Алексеич, присев на корточки, силился увидеть между катками его лицо.

— Поезжай на склад — гусеницы привезли! — отдал приказ новый звеньевой.

— Нажили начальство на свою голову! — сказал Женька, а Боря подмигнул.

— Ладно, поехал я, — легко вздохнул Павлуня и, прихватив с собой Женьку, отправился выполнять приказ.

И весь день работалось ему здорово. Несколько раз забегал бригадир, спрашивал, как настроение у нового звена да как идут дела. Это было приятно. Заглянул «сам» и, не разглядев маленького Модеста в яме, кинулся шуметь на всю гулкую мастерскую, а когда звеньевой выглянул — смущенно притих и ушел. Женька смеялся, остальные — нет.

День прошел славно, и вечер нагрянул неожиданно. Ребята, сполоснув руки и скинув робы, выходили на улицу без слов.

Женька был очень доволен: они немало поколесили с Павлуней с утра — съездили на склад, в хранилище, еще в два-три места. Раньше Павлуня давал ему «покрутить» руль только на ровной, пустынной дороге, на малое время и без тележки. А сегодня Женька накрутился так, что чувствовал, как потяжелели мускулы на руках и приятно побаливали. Принимал он и самое деятельное участие в ремонте — тут больше помогал языком, чем руками.

У клуба разошлись. Павлуня с Женькой остались вдвоем. Они настороженно посматривали на окна Павлуниного дома — в них горел свет.

— Тут! — сплюнул Женька. — А ну, поглядим! — И он зашагал с видом самым решительным.

Вика сидела за столом, складно одетая, лихо подкрашенная, очень красивая и злая. Стол был накрыт той самой снежной скатертью с цветами по краям, которую Пашкина мать берегла пуще кошелька и на которую всегда сверху стелила пленку, чтобы не замарать. Теперь же прямо на скатерти, на нетронутом снегу, красовались закуски и вина. Поблескивали тонкие рюмки — гордость Марьи Ивановны. Она дрожала над ними мелкой дрожью и никогда на стол не ставила. Распластанная банка бычков в томате успела наследить, и Павлуня хмуро смотрел на желтые лужи.

Женька ничего не замечал, кроме торта, который возвышался посреди стола.

Нацеливаясь пальцем, он быстро спросил:

— Вкуснотища небось?

— Убери грязные лапы! — отрезала Вика. — Не время!

— Какие же они грязные? — обиделся он. — Соляркой пахнут! Не по тебе аромат, мадам заправщица?

— Пошел к черту! — отвечала она, становясь у занавески.

Вдруг Вика встрепенулась и бросилась к столу, поднимая ветер платьем:

— Мужики, садись! Идет!

— Нет уж, — отвечал злопамятный Женька. — У нас руки грязные.

А Павлуня ничего не сказал — он смотрел на дверь.

Что-то долго осиливает Модест четыре ступени, что-то медленно вытирает он ноги. Наконец вроде бы стукнуло в сенцах.

— Входи! — Вика подмигнула парням: — Сейчас я ему, милому, дорогому…

Глаза у нее заблестели, Вика стала похожа на большую кошку, только с крашеными когтями.

— Входи, мы не кусаемся! — еще раз весело крикнула она и закусила губу в нетерпении.

Женька подбежал к двери, распахнул ее — вошла кошка.

— Эй! — крикнул Женька в сенцы, ему ответила пустота.

Он бросился к окну и успел разглядеть под фонарем непокрытые кудри Модеста. Супруг медленно удалялся.

Женька сказал с большим ехидством:

— Нету принца. Зря готовилась, графиня!

Вика сквозь зубы пробормотала:

— Какая скотина!

Букву «с» она выговаривала долго, со свистом.

Парни укрылись от греха в Павлуниной комнате. Сидели, тихо пересмеиваясь: слушали, как за подрагивающей перегородкой ходит и ходит Вика. Часищи в комнате Марьи Ивановны давно пробили десять, а она маялась, как пантера в клетке.

Вот как будто утихла. Женька просунул голову в дверь и замер: Модест пришел!

Он стоял теперь перед женой, комкал рукавицы. Непокрытая голова была в снегу — за окнами начинала вертеть свою карусель метелица.

Женька притворил дверь, но разговор все равно был слышен хорошо. Тонкая перегородка пропускала каждое слово, малый вздох.

— Вот пришел… — сказал Модест. — Прости уж. Не могу я. Без тебя…

Совестливый Павлуня хотел отойти подальше от стенки, но не успел, огорошенный неожиданными словами красавицы.

— Поздно, мил дружок, — медленно выговорила она. — Поздно прилетел, голубь сизый. Замуж я собралась.

— Што? — выдохнул Модест и засмеялся. Однако смех его тут же прервался. — Да за кого?!

И Вика невозмутимо ответила:

— За Пашку Алексеича.

— Чушь какая… Пашка, и вдруг жених…

— А чем он хуже тебя, — устало сказала красавица. — По крайней мере, человек тихий…

Женька уставился на Павлуню, тот рот раскрыл от удивления. За стеной