Она обнимает мать, и Бланка сияет от гордости, словно понимает все, что сказала дочь.

Ее жизненная история чем-то напоминает мамину. Я уже собираюсь сказать им об этом, но вовремя останавливаюсь. Честно говоря, различий между двумя судьбами куда больше, чем совпадений. Вновь с чувством острого стыда я сознаю, что в этой жизни мне незаслуженно повезло.

Выходные я провожу, пакуя свои вещи и перевозя их в Пилсен. Утром в понедельник те же самые грузчики, которые в ноябре помогали мне опустошить квартиру Эндрю, перевозят кое-какую мебель из особняка на Астор-стрит в мое новое пристанище. Мне очень хочется взять мамину железную кровать, но она не влезет в крошечную спальню. К тому же ее место здесь, в этом доме. Кровать будет ждать, когда я приду сюда в гости, в точности так, как ждала меня мама.

Я беру с собой кровать из своей бывшей детской и платяной шкаф красного дерева. Прошу грузчиков поставить у камина глубокое мягкое кресло и по обеим сторонам от него пару разрозненных кофейных столиков. Еще один столик, который я отыскала на чердаке маминого дома, занимает место перед диваном. Терракотовая лампа семидесятых годов прошлого столетия, которую я купила в комиссионке, смотрится на нем очень стильно.

Из картонной коробки я достаю четыре миски и тарелки, которые позаимствовала у мамы, и ставлю их в кухонный шкаф рядом с парой кастрюлек и сковородок. В ванной расставляю на полочках замечательного шкафа из «Икеа» свою косметику и вешаю три полотенца.

Распаковав последнюю коробку и разложив вещи по своим местам, я зажигаю с полдесятка свечей и открываю бутылку вина. Комнату заливает мягкий янтарный свет. Я залезаю на диван с книгой в руках, Руди сворачивается калачиком рядом.

Из ноутбука льется негромкая музыка. Через несколько минут я, вполне довольная своим новым жилищем, забываюсь в сладкой дреме.

Приближается март, и меня охватывает паника. Прошла уже половина отпущенного мне срока, а я достигла всего лишь пяти целей. Надеюсь, что отношения с отцом все же удастся наладить, но как быть с оставшимися четырьмя, не имею понятия. В ближайшие полгода я должна влюбиться, родить ребенка, завести лошадь и купить красивый дом. Если не считать дурацкой лошади, все эти цели связаны с обстоятельствами, которые мне неподвластны.

В воскресенье, ощущая настоятельную потребность развеяться, еду в Эванстон. Все еще слегка подмораживает, но ослепительно-яркое солнце обещает скорый приход весны. Приоткрыв окно машины, я глубоко вдыхаю свежий прохладный воздух и внезапно ощущаю приступ острой тоски по маме. Весна – ее любимое время года. Пора любви и надежды, так она говорила. Как жаль, что она больше не увидит весны.

Шелли встречает меня в дверях дома с Эммой на руках. На ней белоснежная блузка и узкие брюки. Замечаю, что губы у нее подкрашены, а непокорные вьющиеся волосы аккуратно уложены.

– Отлично выглядишь! – говорю я, забирая у нее из рук свою спящую племянницу.

– Тревор тут опять меня насмешил! – говорит она, когда мы устраиваемся за столом в залитой солнцем кухне. – Мы с ним тут разучивали песенку «Пять маленьких кроликов», и сегодня утром я попросила его спеть. Просто со смеху каталась, слушая, как он лепечет про «пять коликов».

С удивлением отмечаю про себя, что картавость Тревора перестала быть для нее болезненным вопросом.

– Вы не начали учить его китайскому? – осторожно спрашиваю я.

– Теперь это ни к чему! – хохочет Шелли. – Я больше не собираюсь водить компанию с чокнутыми мамашами и их продвинутыми отпрысками. Сегодня я разговаривала с главным врачом своей клиники. В мае возвращаюсь на работу!

– Шелли, я так за тебя рада! И что же стало последней каплей, переполнившей чашу твоего терпения?

Шелли ставит на стол чашки:

– Думаю, поездка в Новый Орлеан, в которую мы отправились по твоему совету. Мы с Джеем снова стали влюбленной парой, а не мамочкой и папочкой. А когда пришло время собираться домой, я расплакалась. – Шелли пристально смотрит на меня. – Я никогда никому в этом не призна́юсь, кроме тебя и Джея. Ты знаешь, я очень люблю своих детей. Но мысль о том, что я снова буду целыми днями торчать дома, читать «Кот в шляпе» и «Дора-исследователь», показалась мне просто убийственной. В общем, я сказала Джею, что роль домашней мамочки не для меня. Он ответил просто: «Тогда возвращайся на работу». Никаких упреков, никаких уговоров. На прошлой неделе он переговорил с деканом своего факультета. Ему обещали дать длительный отпуск. Поработает до конца семестра и уйдет на год. А потом посмотрим.

– Значит, Джей собирается стать домашним папочкой?

– По крайней мере, он не прочь попробовать, – пожимает плечами Шелли. – И знаешь что? Мне кажется, он в этой роли будет совершенно счастлив. Ты знаешь сама, терпения у него куда больше, чем у меня.

Мы пьем чай, болтаем и смеемся, когда в кухню врывается Джей в спортивных штанах и куртке. Лицо его разгорелось от бега. Увидев меня, он расплывается в улыбке.

– Привет! Счастлив видеть свою обожаемую сестричку! – Джей оборачивается к жене. – Милая, а ты уже сказала Бретт, что мы задумали в следующую субботу?

– Как раз собиралась. – Шелли пристально смотрит на меня. – У нас к тебе предложение. На кафедре Джея появился новый препод, доктор Герберт Мойер. Какой-то крутой профессор, которого переманили из Пенсильванского университета.

Джей залпом выпивает стакан воды и вытирает рот.

– Один из лучших в мире специалистов по византийскому завоеванию Болгарии, – добавляет он.

Взгляд Шелли красноречиво говорит: «Что это за хрень?» Она пожимает плечами:

– Он недавно перебрался в Чикаго и еще не успел завести здесь друзей.

– Бедняга! – сочувственно вздыхаю я.

– Мы решили, было бы неплохо вас познакомить. – Джей, похоже, не замечает моего сарказма. – Скажем, устроить в субботу обед и пригласить вас обоих.

Свидание вслепую с каким-то византийским занудой кажется мне таким же привлекательным, как Шелли – тусовка с местными вундеркиндами и их гордыми мамашами.

– Спасибо за заботу, – роняю я, – но мне эта идея кажется не слишком удачной.

Шелли бросает на меня любопытный взгляд:

– А ты что, уже с кем-нибудь встречаешься?

Я приглаживаю мягкие волосики Эммы и мысленно анализирую ситуацию на своем любовном фронте. Если не считать мимолетного эпизода с Брэдом, там царит полное затишье. Ни единого свидания! Воистину, я достойна жалости. Потягиваюсь на стуле, пытаясь придать лицу загадочное и многозначительное выражение. Тут на ум мне приходит доктор Тейлор. Очень кстати!

– Есть один человек, с которым я постоянно разговариваю по телефону. Он психиатр, который наблюдает одного моего ученика. Пару раз мы с ним пытались встретиться, но всегда возникали какие-то препятствия.

– Это тот старый вдовец, о котором ты рассказывала? – хмурится Шелли. – Ну, это не серьезно.