* * *

В сердце старинного полуразрушенного эрмитажа снова воцарилась тишина. Жак де Сассенаж стоял, слушая глухой стук собственного сердца и глядя на друга и сына, опустивших головы в глубоком раздумье. Он прокашлялся и отошел от двери, к которой прижимался спиной. От волнения он вспотел, но теперь ему вдруг стало холодно. Его спутники не шелохнулись. Мыслями он снова вернулся в прошлое, ставшее сейчас тяжким бременем. Последние четыре дня он только и делал, что предавался воспоминаниям. Многое стало понятно, многое открылось с новой стороны, многие маски упали, многие недомолвки Марты обрели смысл. Не столько события последних дней, о которых он только что рассказал сыну и Эймару, сколько его собственные догадки и выводы, стоившие ему немало трудов, занимали его мысли.

— Знайте, что до сегодняшнего дня я, как и вы, пребывал в сомнениях, не знал, что мне делать, — сказал он, подойдя к ним поближе.

Эймар де Гроле и Франсуа невольно сделали то же самое, чтобы лучше слышать, и теперь они втроем стояли возле ниши, в которую сын барона поставил фонарь. В нем по-прежнему горела восковая свеча, наполняя комнату едва слышным запахом дыма и меда. Жак положил руки им на плечи так, что вместе они образовали треугольник. Сын и друг внимательно смотрели ему в глаза и ждали. Эймар де Гроле, который никогда не сдавался без борьбы, спросил:

— Ты не думал передать это дело в епархию?

Жак отрицательно помотал головой.

— Я слишком хорошо знаю их обычаи. Пока суд да дело, эта дьяволица пепла от них не оставит! С колдуньей такой силы я еще не сталкивался. На моих глазах сквозная рана у нее в горле заросла, а сама она в это время смеялась надо мной! Нет, церковники с ней не справятся. Если бы она их боялась, то не ходила бы на мессы. Порог церкви она переступает безбоязненно.

— Если так, мы пропали, — перекрестившись дрожащей рукой, сказал Франсуа.

— Я так не думаю, — отозвался барон Жак.

Он убрал руки с плеч своих спутников.

— Если бы она хотела нам навредить, то давно бы уже сделала это. Она сама мне об этом сказала. Она дожидается какого-то события. Чего-то, что связано с Жанной, Еленой и Альгондой.

— А я думал, в деле замешана Сидония, — проговорил, поднимая глаза на отца, Франсуа.

— Сидонию она просто использовала, чтобы отвлечь внимание от своей истинной цели. Она — невинная жертва чужих интриг и, без сомнения, пленница ведьмы. Верь мне, сын! Я денно и нощно обдумывал то, что случилось, старался вспомнить прошлое и понять. И на сегодняшний день я знаю, почему Жанну постигло такое ужасное несчастье!

Жак раздавил между указательным и большим пальцами паучка, который упал со своей паутины и повис на тончайшей ниточке, щекоча ему нос. Эймар и Франсуа не спускали с него внимательных глаз. Его серьезность и суть разговора пугали и завораживали их.

— Помнишь ли ты, Эймар, те моменты, когда Жанна словно бы теряла контакт с происходящим вокруг, погружаясь в какие-то тревожные мысли?

Барон де Брессье кивнул. Это была одна из характерных особенностей Жанны де Коммье, делавшая ее такой желанной! Эти внезапные минуты забытья, беспричинные и не связанные ни с каким определенным событием, делали ее удивительно ранимой. Длилось это забытье обычно недолго: приходилось повторить вопрос или фразу, и вот уже Жанна снова прислушивается к разговору, но улыбается смущенно, словно в чем-то провинилась. Она никогда не извинялась, но осеняла себя крестным знамением. Каждый раз.

— В первые годы брака я ни о чем не волновался. Почти всегда Жанна светилась радостью и была ко всем очень добра. Рождение Луи и твое, Франсуа, казалось, положило конец этим странностям, в последнее время принявшим форму ночных кошмаров, о которых она отказывалась мне рассказывать. Когда же Жанна забеременела Еленой, все началось снова и даже усилилось. Не проходило и ночи, чтобы моя жена не проснулась с криком, прижимая руки к животу, и успокаивалась только в моих объятиях.

— Я помню. В те времена она выглядела нездоровой и усталой. Она рассказала тебе, что ей снилось? — спросил взволнованный Эймар.

— Однажды она решилась и сказала, что ее мучают не кошмары, а видения будущего, — со вздохом сказал Жак.

— Как… Как это бывает у колдуний? — запинаясь, спросил Франсуа.

— Твоя мать не была колдуньей. Она была очень набожной и исповедовалась каждый раз, когда у нее случались эти видения. Аббат Мансье, с которым я три дня назад имел долгую беседу с глазу на глаз, прекрасно это помнит. Он считает ее умершей, а потому решился нарушить тайну исповеди и рассказал, что в свое время был поражен тем, насколько верными оказались ее предчувствия. Насколько ему было известно, все они сбылись. Жанна предсказала смерть одного из наших соседей на охоте, эпидемию, роды раньше срока. Она предвидела не только смерти, страдания и другие гадости, но и моменты счастья, неожиданного и нечаянного. Аббат Мансье убеждал Жанну, что ее умение предвосхищать события — Божий дар, хотя другой бы на его месте отправил ее на костер.

— Но при чем здесь Марта? — снова перебил отца взволнованный Франсуа. Прежде он о матери ничего подобного не слышал.

— За несколько недель до того, как твоя сестра появилась на свет, наша повитуха умерла перед запертыми воротами замка, с наружной стороны крепостной стены. Тело нашли стражники на рассвете. Они ничего не слышали, но по широко распахнутым глазам бедной женщины и по ее испуганному выражению лица было ясно, что перед смертью она чего-то страшно испугалась. Аббат Мансье рассказал мне, что в ту же ночь у Жанны было новое видение. Она сказала, что дорогу повитухе перешел дьявол и она умерла от ужаса.

Франсуа дрожал, потирая предплечья. Жак, всецело пребывавший во власти своих воспоминаний, этого не заметил.

— В тот же вечер в замок явилась другая повитуха, которую я в свое время прогнал из-за ее редкостного уродства. Прежде она много лет безупречно служила нашему семейству. Вернувшись, она сказала, что не держит зла, и старалась не попадаться лишний раз мне на глаза. Жанну, как мне показалось, ее присутствие в замке смущало, но я не переменил решения, сказав себе, что бедная женщина не виновата в том, что родилась такой некрасивой. Сказать по правде, Жанна была так слаба, что я опасался потерять и новорожденного, и ее саму.

— А Марта? — не отступался Франсуа.

— У дьявола много лиц, сын мой! Накануне родов Жанна разрыдалась и с силой, какой я от нее не ожидал, вцепилась в мою сорочку. «Ради любви ко мне, Жак, дорогой, прогони ее, прогони, или я умру! За этим она вернулась! Отхочет отомстить!» — умоляла она меня. И я уступил, так моя супруга была напугана. Я приказал выставить повитуху за ворота. Ты, наверное, помнишь эту историю. Ты тогда гостил в Бати.

— И поспешил привезти другую повитуху, ту, что жила в соседней сеньории! — кивнул барон де Брессье.

— К Жанне вернулся покой, по крайней мере, пока твоя сестра не появилась на свет. Я предложил назвать малышку Елена, и Жанна, услышав это, взвыла, как волчица, у которой отнимают потомство. Крик ее был мало похож на человеческий, и в нем было столько боли, что я испугался, не сошла ли она с ума. Думаю, те, кто его слышали из челяди, да и сами стены замка, его не забыли.