— Не сбежал, а ушел, — в тон ему шипит Стас. — Навалял там кой-кому и ушел… А почему шепотом-то?

Невидимый Скворец тихо смеется.

— Да не знаю, — говорит он уже нормальным голосом. — Чтоб тебя не напугать… Давай, Стас, там тебя уже заждались все… Белая прям с ума сходит… Совсем свихнулась девка…

— Ты мне порассуждай тут, — ворчит Стас. — Ладно, гуляй дальше, Вождь Белое Перо…

Он продолжает свой путь по невидимой дорожке, ориентируясь на мерцающие мягким золотистым светом окна Убежища. Полгода назад Ленка приволокла откуда-то целый рулон полупрозрачной, медового цвета материи и сшила занавески на все окна старого дома. С тех самых пор Стас заметил, что полюбил возвращаться в Убежище по вечерам…

Ленка с визгом бросается ему на шею, как только он переступает порог. Не стесняясь Младших, целует его в губы, в нос, лоб, уши. Царапает ему шею своими длиннющими ногтями. И что-то говорит, говорит, говорит…

— …они сначала сюда пришли, сказали, что к тебе, по делу… я говорю: «Он занят!», а Джемал мне — молчи, су… ой, в общем, нехорошее слово сказал… молчи, значит, нам твой пацан нужен. Это он так про тебя, Стас, ты понял? Потом Андрей к ним вышел, они поговорили, довольно мирно так… а потом Андрея вдруг ударили, и он упал…

— Что? — Стас не верит своим ушам. — Как это — ударили?

Защитники боятся тех, кому были имплантированы личинки Пакости. Виной тому все те же суеверия о том, что Пакость заразна. За четыре года работы с личинками Стас слышал о двух случаях, когда ребят, получивших прививку, пытались убить с большого расстояния — в одного стреляли из винтовки, на второго скинули с пятого этажа мешок с цементом. В обоих случаях ребята остались живы и здоровы. Но чтобы кто-то из Защитников пытался ударить привитого — такого на его памяти не было никогда.

— Цепью, — шмыгает носом Ленка. — Старой такой, ржавой цепью, они там же ее и кинули… Крикнули, чтобы мы готовились к смерти, и ушли…

— Что с Андреем? — Стас осторожно отстраняет Ленку от себя и обводит взглядом зал. Младшие смотрят на них во все глаза — как же, когда еще выпадет случай поглядеть на милующихся взрослых. Андрея среди них не видно.

— Он у себя в комнате, спит. С ним все нормально, ссадина затянулась уже, просто перенервничал очень. Сказал, что они приходили, чтобы убить…

Стас скрипит зубами. Ну конечно, никого более подходящего для переговоров с противником в Убежище не нашлось. Обязательно нужно было вылезти Андрею, в котором Пакость необычайно обострила способность к эмпатии — считыванию эмоций собеседника…

— Если бы пришли убивать, убили бы, — жестко говорит он. — Пугали…

— Они хотели убить тебя! А потом уже разобраться с остальными… Они еще придут, вот увидишь… Как ты от них убежал? И что с Мишуткой?

Стас улыбается — широко, неискренне. Улыбка предназначена не Ленке, а Младшим.

— С Мишуткой все хорошо, — громко объявляет он. — Сейчас он спит, как сурок. Когда проснется, вернется к нам и снова станет с нами играть.

— Ура! — вопит очкарик Назар. — Стас, а он сможет шарики в воздухе держать?

У Назара редкая способность — он умеет левитировать небольшие предметы. Например, шарики для пинг-понга. Каждый раз, когда Стас возвращается после очередной операции, он пристает к нему с одними и теми же вопросами — так хочется ему поиграть в шарики с кем-нибудь, обладающим таким же даром…

Стас разводит руками — мол, не знаю. Младшие всегда с радостным нетерпением ожидают возвращения привитых: наверное, раньше дети так же ждали Нового года, чтобы посмотреть, какие подарки лежат под елкой. Стасу приходится делать вид, что ему тоже не терпится; на самом деле он очень боится. Доктор говорил, что для детей младше одиннадцати Пакость не представляет никакой опасности, и, как обычно, говорил правду. Но два года назад восьмилетний Давидик вернулся из инкубатора, наделенный странной и страшной способностью проникать в чужие сны. Первые несколько дней все шло как обычно, а потом Младших стали изводить кошмары. Стас и Ленка сидели с ними, поили седативными коктейлями, оставляли в спальнях включенные ночники — ничего не помогало. А однажды кошмар приснился самому Стасу.

Он до сих пор вспоминает об этом со странной смесью ужаса и отвращения. Никаких деталей того сна Стас, к счастью для себя, не помнит — помнит только ощущение ничтожности и заброшенности, как будто он — крохотная пылинка — вращается в абсолютно пустом, холодном и равнодушном пространстве, а откуда-то сверху, с немыслимых высот, наблюдают за ним чьи-то огромные, невыразимо чужие глаза. На следующий день он случайно наткнулся на взгляд восьмилетнего Давидика и вздрогнул — он узнал эти глаза…

— Стас! Стас! — верещат Младшие, подбегая к нему. По-своему они очень тактичны — пока Стас разговаривал с Ленкой, никто им не мешал. Но теперь, когда Стас отстранил Ленку и обратился ко всем собравшимся в зале, самое время выразить свой восторг по поводу чудесного спасения любимого вождя. Младшие виснут у него на плечах, на локтях, щекочут шею и живот, пытаются повалить на диван. Стас честно возится с ними до одиннадцати, хотя сил у него уже совсем не осталось — операция, бегство от бойцов Джемала и долгая дорога домой вымотали его до предела. В одиннадцать Ленка, чудесным образом превратившаяся из Ленки Зареванной Дурочки в Ленку Строгую Воспитательницу, загоняет Младших в спальни. Младшие спят по двое в комнате — это тоже недоброе наследство Давидика. Когда-то, еще при Докторе, и привитые, и непривитые дети спали вместе в одном большом дортуаре. Но Давидику легче было входить в сны тех, кто спал с ним рядом, и дети очень скоро это поняли. «Элои, — непонятно говорил Доктор. — Смешно требовать от элоев, чтобы они засыпали рядом с морлоком». Потом за Давидиком приехали люди из Крепости и увезли его с собой. Стас слышал, как Доктор объяснял им что-то про «идеального гипнократа», а они кивали и с опаской посматривали на маленького Давидика. Давидик уехал, но тени снов, в которых он успел похозяйничать, прочно угнездились в темных углах дортуара…

Полночь. Стас сидит у камина, в котором потрескивают смолистые поленья, лениво наблюдает за алыми переливами углей, медленно погружается в дрему. Сзади неслышно подходит Ленка, обвивает его шею тонкими руками, приникает губами к самому уху, шепчет:

— Стасенька… Стасенька мой… как хорошо, что ты вернулся…

Стас бурчит что-то неразборчивое. Почему-то вспоминается мычание Мишутки. Интересно, лениво думает он, долго ли проспит Мишутка? И каким он вернется?

— Стасенька, — продолжает нашептывать ему на ухо Ленка, — а давай отсюда уедем? Ну, давай, правда… Эти уроды-Защитники нам все равно жизни не дадут… сколько ж можно от них бегать, а, Стаська? А в Крепости тебя сразу примут, знаешь, как они хотят, чтобы у них свой Доктор был?

Стас делает резкое движение головой, освобождаясь от ее нежного захвата.

— Я не Доктор, — говорит он. — И никогда не был Доктором. А теперь уже никогда и не буду.

Это правда. Если бы Доктор поучил его еще года два-три, возможно, из него и вышел бы толк. А так он просто Стас, хирург-самоучка. И если даже предположить, что хирург-самоучка кому-то понадобился в Крепости, то что он будет там делать без своих Младших? Без госпиталя, без инкубатора? Особенно без инкубатора?