– Теперь вы понимаете, почему нелегалы гибнут, пешком пересекая границу, – заметил он.

– Умница, вот так, Хелли, ты моя девочка, – бормотал Джим, бережно прикладывая к ее губам бутылку, совсем как она когда-то учила своих малышей пить из чашки.

Но Джим и вообще все сейчас казалось Хелен очень далеким. Впрочем, одна деталь привлекла ее внимание. Ее муж испугался. Это наблюдение было незначительным, всего лишь пылинкой, зависшей в воздухе, оно непременно забудется, уже забывается…

В номере они задернули шторы и легли в постель. Хелен стало очень холодно, и она с удовольствием закуталась в мягкое одеяло. Они с Джимом лежали рядом и держались за руки. Хелен подумала: «Люди, которым чуть не пришлось погибнуть вместе, остаются вместе навсегда» – и сама удивилась, откуда эта странная мысль пришла ей в голову.

– Где вы были? – спросила у нее Ариэль в последний вечер.

Ариэль.

Хелен, когда-то воскликнувшую: «Какое чудесное имя!», теперь это имя просто бесило. В сумерках она вгляделась в лицо Ариэль, пытаясь понять, что та имеет в виду. Они вчетвером были на парковке, Хелен с Джимом собирались уезжать. Джим и Ларри говорили между собой, стоя с другой стороны машины.

– Когда именно? – спросила Хелен девицу, которая спала с ее сыном.

Воздух был холодным и сухим.

– Когда Ларри ездил в летний лагерь.

Хелен много лет прожила с адвокатом и чувствовала, когда ей расставляют ловушки.

– Будь добра, поясни, – ровным голосом произнесла она и, не дождавшись ответа, добавила: – Я не понимаю вопроса.

– Вопрос простой: где вы были? Ларри не хотел туда ездить, и вы знали об этом. По крайней мере, он считает, что вы знали. Вы год за годом отправляли его в лагерь, и ему там было плохо. Он считает, что во всем виноват отец, это он настаивал. Но я хочу поинтересоваться, а вы-то где были?

Ах, молодежь! Все-то она знает!

Хелен молчала долго – достаточно долго, чтобы Ариэль опустила глаза и принялась ковырять гравий носком сандалии.

– Где я была? – невозмутимо переспросила Хелен. – В Нью-Йорке. Скорее всего ходила по магазинам.

Ариэль посмотрела на нее, хихикнула.

– Я серьезно, – продолжала Хелен. – Скорее всего так и было. Ходила по магазинам и скупала то, что буду отправлять детям в посылках каждую неделю – конфеты, шоколадное печенье и прочую всячину, которую администрация лагеря запрещает присылать.

– Разве вы не знали, что Ларри там плохо?

Хелен знала, и сейчас Ариэль будто вогнала ей в грудь тонкий нож. Какое бессердечие…

– Ариэль, когда у вас будут свои дети, вам придется принимать решения, руководствуясь тем, что лучше для них. И мы с Джимом считали, что для Ларри будет лучше не раскисать и научиться жить вдали от дома. А теперь расскажите мне, как ваша учеба.

Ариэль начала рассказывать, но Хелен ее не слушала. Она думала о том, как плохо ей было на туристической тропе несколько дней назад. О том, как она долгие годы старалась делать так, как хочет Джим. Она вспоминала, как они приезжали навещать Ларри, и всякий раз мальчик готовил речь, почему его нужно забрать домой, и всякий раз смотрел на них с такой надеждой, что у Хелен сердце кровью обливалось. И как же он падал духом, когда понимал, что его не заберут и придется остаться в лагере еще на четыре недели. Почему она не настаивала на том, чтобы увезти Ларри домой? Потому что Джим считал, что лагерь мальчику полезен. Потому что когда у двух людей противоположные мнения по какому-то вопросу, решающим будет только одно.

Хелен захотелось сделать Ариэль что-нибудь неприятное, и, когда девушка протянула ей коробку печенья, которое испекла специально для них, Хелен заметила:

– Я-то уже давно не ем шоколада. Но Джиму, наверное, понравится.

Боб искал Сьюзан на выдаче багажа и никак не мог найти. Его окружала разношерстная толпа: люди в сандалиях и соломенных шляпах, люди с куртками и маленькими детьми, подростки с наушниками небрежно прислонялись к тележкам для багажа, а их родители – люди моложе Боба – с тревогой вглядывались в ползущую по ленте вереницу чемоданов. Прямо рядом с ним стояла сухопарая седая женщина и щелкала по кнопкам мобильного телефона. Сумку она крепко стиснула под мышкой, а маленький чемодан придерживала ногой, будто опасаясь, что на него кто-то покусится.

– Сьюзан?

Она была на себя не похожа.

– Ты на себя не похож, – сообщила она и убрала телефон в сумку.

Боб взял у нее чемодан и покатил к выходу, где уже выстроились в ожидании такси.

– Тут всегда так много народу? – спросила Сьюзан. – Господи… Ну прямо Бангладеш.

– И давно ты была в Бангладеше?.. – Боб почувствовал, что ведет себя как Джим, и добавил: – Не волнуйся. Поедем к Джиму в Бруклин, я его сто лет не видел.

Сьюзан внимательно следила за тем, как работает диспетчер такси, даже вертела головой в такт его действиям. Диспетчер свистел в свисток, кричал, открывал двери машин, и такси отъезжали одно за другим.

– Что слышно от Зака? – спросил Боб.

Сьюзан полезла в сумку и надела солнечные очки, хотя было пасмурно.

– У него все нормально.

– И больше ничего?

Сьюзан посмотрела на небо.

– Он мне давно не звонит, не пишет, – заметил Боб.

– Он на тебя злится.

– Злится?! На меня?!

– Он посмотрел, что такое нормальная семья, и задумался, а где вы с Джимом были все эти годы.

– А он не задумывался, где был его отец все эти годы?

Сьюзан не ответила. Они сели в такси, и Боб громко хлопнул дверью.

Он показал сестре Рокфеллеровский центр. Сводил в Центральный парк, где стояла балерина в золотой краске. Сводил на бродвейский мюзикл. Сьюзан смотрела на все и кивала, как застенчивый ребенок. Он поселил ее в спальне, а сам переехал на диван. Утром второго дня, сидя за столом и сжимая обеими руками кружку с кофе, она спросила:

– Тебе не страшно жить так высоко? Вдруг пожар?

– Я об этом не задумывался. – Боб пододвинул свой стул поближе к столу. – А ты помнишь что-нибудь о том несчастном случае?

Сьюзан помотрела на него в изумлении. Помолчав, она ответила слабым голосом:

– Нет.

– Вообще ничего?

Сьюзан задумалась, блуждая взглядом. Выражение лица у нее было открытое и невинное. Она произнесла несмело, как будто боялась дать неправильный ответ:

– Вроде был ясный день. Вроде я помню, как ослепительно сияло солнце… Хотя вполне мог идти дождь.

– Дождя не было. Я тоже помню солнце.

Они еще ни разу не обсуждали это между собой. Боб ощутил необходимость отвести взгляд от Сьюзан и тоже стал смотреть по сторонам. Он не успел привыкнуть к новой квартире, та по-прежнему казалась ему незнакомой. Кухня сияла чистотой. Джим больше не назовет его жилище общагой, зато и курить в окно здесь нельзя. Боб уже пожалел, что поднял эту тему; с таким же успехом он мог поинтересоваться подробностями интимной жизни Сьюзан со Стивом. Его до костей пробрал стыд.