— Ладно, давайте эту флягу, — сказал он дежурному офицеру. — Или, может быть, вы сами решили опустошить ее?

— Вдруг этот напиток и в самом деле… — засомневался теперь уже дежурный офицер.

— Бросьте, лейтенант!

— Может, сначала стоит попробовать мне?

Канарис оценил жертвенную преданность лейтенанта, но, пошутив по поводу того, что он может слишком увлечься подобной «ядо-дегустацией», почти силой отобрал у него флягу.

— Вы здесь ни при чем, лейтенант. Это мои дела, моя судьба, мой напиток и… моя отрава, — и тотчас же причастился несколькими глотками.

…Да, Эстадос. В воображении адмирала вновь возродился бурый скалистый мыс, которым остров предстал перед ними в то утро сквозь пелену тумана, и мечтательно прикрыл глаза. Этот мыс показался тогда обер-лейтенанту цур зее Канарису вратами в потусторонний мир, но он слышал, как ведавший технической службой корабля инженер-корветтен-капитан Марктоб сказал командиру крейсера:

— А ведь британцы самым наглым образом пытаются отрезать нас от Огненной Земли и прижать к острову. Видно, контр-адмиралу Крэдоку не терпится доложить в Лондон, что с Восточноазиатской[53]эскадрой германцев покончено.

— На месте командира «Глазго» я придерживался бы такой же тактики и действовал бы тем же наглым образом, — спокойно заметил фрегаттен-капитан фон Келлер, осматривая в бинокль едва вырисовывающиеся на горизонте очертания «англичанина», за которым, словно затаившиеся акулы, скрывались невидимые с борта «Дрездена» два эскадренных миноносца. — Есть более существенные предложения?

Командиры обоих кораблей берегли теперь снаряды и придерживались тактики выжидания. В этой гонке за беглецом британские эсминцы постоянно отставали от крейсера, лишая тем самым командира «Глазго» того естественного преимущества, на которое он рассчитывал. Хотя по своему вооружению британец был значительно мощнее устаревшего германского крейсера.

— Предлагаю скрыться в одном из фиордов Эстадоса, — молвил Марктоб, поеживаясь на ледяном юго-восточном, возможно, прорывающемся из самих глубин Антарктиды, ветру, — и дать им бой из засады. Перебросив перед этим на берег часть команды, продовольствия и всего прочего.

Фон Келлер со смертной тоской взглянул вначале на проплывавший по левому борту изрезанный мелкими фиордами берег Эстадоса, затем, все с той же тоской, — на корветтен-капитана.

— И как вы себе это представляете, инженер?

— Рассредоточив на берегу отряд матросов-стрелков, мы сможем превратить крейсер в плавучую крепость береговой охраны. Естественно, усилив ее фортом, в который можно перебросить хотя бы одно из 57-миллиметровых орудий.[54]

— Как только вернемся в Германию, буду рекомендовать вас на пост начальника какой-нибудь морской базы или берегового укрепления в одной из колоний, — мрачновато изрек командир крейсера, хотя чувствовалось, что сейчас ему не до устройства судьбы корветтен-капитана.

— Там я, очевидно, буду чувствовать себя увереннее и полезнее.

Марктоб, лишь недавно переведенный на крейсер из полка береговой охраны, был убежден, что по-настоящему корабли могут проявлять свои качества лишь в прибрежных боях, соединяя собственные возможности с возможностями береговых батарей и фортификационных укреплений, о чем не раз говорил с Канарисом, рассчитывая найти в нем своего единомышленника. Однако командир «Дрездена» иронично называл его планы «береговыми грезами», категорически отвергая подобную тактику.

— Пока у крейсера есть хоть какая-то возможность для маневра, — несколько запоздало известил фон Келлер своим далеко не командирским фальцетом, которого всегда стеснялся в сугубо морской компании луженых басистых глоток, — он, следуя морским традициям, будет оставаться боевым кораблем, а не береговой мишенью для корабельных бомбардиров врага.

— Как прикажете, господин фрегаттен-капитан, — пожал плечами Марктоб и с каким-то явным подтекстом добавил: — Это очень важно для командира судна: следовать морским традициям…

Команда знала, что Келлеру удалось спасти свой корабль только потому, что бомбардиры ближайшего к «Дрездену» британского крейсера «Глазго» слишком увлеклись артиллерийской дуэлью с израненным «Лейпцигом». И если бы он не струсил, а повел свое судно на сближение с англичанином, то, совместно с «Лейпцигом», наверняка смог бы отправить этот легкий крейсер королевского флота на дно. И теперь они — «Дрезден» и «Лейпциг», — возможно, спасались бы вместе.

Однако Келлер оставил «Лейпциг» на верную гибель, а сам, воспользовавшись ситуацией, покинул район сражения. Стоило ли удивляться, что теперь фрегаттен-капитан вовсю демонстрировал перед своими офицерами храбрость и воинственность. Тем более что после возвращения из атлантического рейдирования он рассчитывал на повышение в чине; соответствующее представление уже находилось в Имперском морском управлении.

— К тому же не исключено, что через час-другой здесь могут появиться еще и корабли аргентинской береговой охраны, чтобы интернировать нас вместе с кораблем.

— Еще и эти аргентинцы, черт бы их побрал! — только таким образом и мог Марктоб отступиться от своей идеи.

Избавившись от навязчивого стремления Марктоба превратить Эстадос или какой-либо иной островок в базу военно-германских робинзонов, командир крейсера тотчас же по внутрикорабельной связи велел штурману взять курс на юго-западную оконечность огненно-земельного мыса Сан-Диего, чтобы оттуда уходить к Исла-Нуэва и дальше — к чилийскому острову Осте.

Поняв, что германец решил отказаться от поиска спасения в фиордах аргентинского Эстадоса, командир «Глазго» приказал дать по беглецу три залпа, однако все они прозвучали залпами отчаяния. Того отчаяния, с которым сами германские моряки мысленно прощались с островом.

Что ни говори, а этот суровый осколок земной тверди все еще представлялся тем единственным шансом на спасение, который только и мог быть подарен судьбой после неравного боя с осатаневшими, мстившими за поражение в битве при Коронеле британцами. В битве, во время которой сумел уцелеть только этот, один-единственный, теперь яростно преследовавший их корабль англичан — крейсер «Глазго».

Единственный уцелевший в битве при Коронеле английский корабль — против единственного германского корабля, уцелевшего в битве при Фолклендах! Командиру «Дрездена», человеку, не подверженному ранее никаким предрассудкам, явственно чудилось в этом нечто мистическое. Причем фрегаттен-капитан даже не пытался скрывать этого. Не зря же в своем коротком выступлении перед офицерами, собранными в кают-компании, он вдохновенно назвал это «знаком провидения», которое должно привести всех их к спасению. И, кажется, согласились с ним все, кроме Марктоба.