Ночь, утро, обед, опять построение. Народу в два раза меньше. Отличники укатили в отпуск. Теперь уже Кулаков перед строем. Прохаживается взад-вперед.

– Надо пол в казарме покрасить. Добровольцы?

Долгое молчание. Дураков нет. Казарму красить – на неделю работы.

Молчание… Вдруг истеричный выкрик Петровского:

– А что вы на меня так смотрите, товарищ капитан?!!

– Петровский…

– У меня нарядов нет, «двоек» нет! Я билет на завтра на поезд взял! За что меня-то?!

– Успокойтесь, товарищ курсант! Что за истерика!

Еще два прохода вдоль строя туда-сюда.

– Трушкин! Редькин! Новоселов! Выйти из строя! За три дня справитесь, еще три дня на отдых подкину. Вперед!

Сутки проходят, двое. Казарма покрашена. Я не маляр и не отъезжающий. Я – Сладков. Вечный залетчик Сладков. Со мной Надыр Салиевич Пайзиев. Обычно он в команде отличников. И где так проштрафился?.. Неудобно спрашивать. Стоим в наряде. Он – дежурный по роте, я – дневальный. Правда, на тумбочке стоим поровну. Вернее, вообще не стоим. Только днем, когда офицеры в роте.

– Сладков, Пайзиев! А ну зайдите ко мне!

Кулаков, наш ротный, откинувшись на спинку стула, смотрит на нас, прищурившись. Чапаев… Анки только не хватает. С пулеметом.

– Значит, так. Вы одни остаетесь. Маляры убывают домой. Сладков, назначаю тебя стар-шиной!

Вот он, мой звездный час! Я – старшина! Видимо, Надыра Салиевича сейчас тоже домой отпустят. И буду я здесь один. Старшина Сладков. Сам себя строем водить по плацу.

– Сейчас отправляйтесь в столовую. Соберите всю ротную посуду. На тачку – и в расположение. Перегрузите в каптерку и свободны.

– В смысле – свободны? Спать?

– Домой можете ехать! Только, Сладков, вот что! Посуду тщательно пересчитать! Каждую тарелку Боженко лично будешь сдавать! Первого сентября, понял?

– Так точно, товарищ капитан!!!

За нами не заржавеет. Мы бодро шагаем в столовую. Вскрываем кухонный сейф, перегружаем фарфор и чугунные чайники, бачки на трехколесную телегу с широкой платформой. Тарелки высятся белыми башнями!

– Ля-ля, ля-ля!!!

Настроение просто ништяк! Домой!!! Отталкиваясь от асфальта, разгоняем телегу до хорошей велосипедной скорости. Держась за ручку, сами вскакиваем на нее! Мчимся! Домой!!! Вдруг зигзаг!!! Высокий бордюр!!! Как там у Визбора: «Не дотянули до посадочных огней…» Бачки в разные стороны. Посуда вдребезги. Где ж справедливость? Только назначили старшиной, тут же все имущество, как пишут в актах, утратил. Утратил… Пришлось еще пару деньков покуковать. В одиночестве. Над Пайзиевым сжалились. Отпустили в Ташкент.

* * *

Четвертая курганская осень рванула с места в карьер. По привычному кругу. Уже совсем не страшны семинары, да и экзамены тоже. Наряды несутся легко, можно сказать, «автоматом». Мы уже отстояли последний свой караул, проволочив по традиции за строем сломанную елку, как бы заметая след. Нас уже не ставят посыльными в штаб – «старики», не солидно. Тяжелые юфтевые сапоги сидят на наших ногах как балетные тапочки, пятки давно покрылись грубой кожей, и портянки ложатся на них с кайфом, как батистовые платочки. А казарма… Я как будто всю жизнь прожил в ней. Тишина и пустота ее огромного помещения настораживает, если роты нет. И напротив, гул сотен сапог возвращающихся в расположение взводов гипнотически успокаивает. Шарканье сотен тапочек, несущих перед отбоем своих хозяев в умывальник, делает обстановку комфортнее, а негромкий гомон соседей после команды «отбой» усыпляет.

Я – бывалый солдат. Знаю свой автомат и чищу его за час, без всяких кислот. Умею бегать долгие кроссы в строю, «в ногу», поддерживая удобное для меня дыхание. Могу спать стоя, умею пришивать подворотничок с «кембриком» в темноте. Я знаю, как обмануть любого командира – от сержанта до генерала. Знаю, как можно быстро сгонять за молоком и коржиками или за водкой в поселок Увал и не быть пойманным. Знаю, как не умереть от холода в месяцами неотапливаемой казарме. Но я не знаю, как из дерева сделать железо, из пластмассы – воду. Как на основе солдатского бытия выпестовать офицера. Даже форма, которую мы шьем в спецателье, ощущений таких не дает. Я уже прочитал (не могу сказать изучил) «Капитал» Маркса, законспектировал сотни работ Ленина, Энгельса. Но с лопатой наперевес я не стал элитой. Вот если бы… Если бы офицерские звания присваивались уже на третьем курсе. А? Если бы в первый год из нас делали суперсолдат, во второй – суперсержантов, отправляя на годовую стажировку в войска со всеми юридическими обязанностями и правами. Даже в Афганистан. Может, так? Или бальные танцы? Я читал у Куприна, какие балы проводились для юнкеров, верно, чтоб они почувствовали себя как минимум воспитанными людьми. Или отношение наших командиров к нам. Может быть, мысленно я приближал себя к офицерству, если бы комбат приходил к нам на обед, чинно снимал фуражку и произносил в торжественной тишине что-то типа: «Приятного аппетита, соратники!» И садился бы за любой наш столик обедать. Ага, как же! Будет он с нами эту парашу жрать. Отравится еще и сгинет в санчасти. Там его точно не спасут эскулапы наши. Возьмут мазок-анализ ваткой, накрученной на сломанный кусочек проволоки, ковырнут в одном месте и через месяц огласят результат. Или на сороковой день, что точнее. Короче… Суть да дело, а приблизилась к нам еще одна стажировка. Февраль. Выпало мне ехать в Туркмению, в гарнизон Мары.

* * *

Все было бы хорошо, но летом, накануне выпуска, я начал раздаривать уже полученную офицерскую форму. Друзьям, в казарме, бэз-воз-мэздно, то есть даром. Моя кривая и горбатая дорога к лейтенантским погонам наконец-то оборвалась. В принципе этот финт судьбы выглядел весьма логичным, исходя из моего общего поведения. Единственное, что наполняло ситуацию драматизмом, – явная близость к победе. Уже был сдан первый госэкзамен и нас переодели в парадку, а выцветшее х/б и тяжелые сапоги канули в Лету. Мне объявили, что прославленное КВАПУ я закончу, но сержантом. Надо же, еще пару лет назад я мечтал об этих лычках, но теперь они оборачивались трагедией. Впрочем, давайте все по порядку.

На стажировку в Мары я прибыл на медленном-премедленном поезде.

Сошел на перрон. Февраль. Средняя Азия. Ветер вместо привычной для меня пороши, ветер гонял по утоптанному грунту песок. Беззубая старуха, склонившаяся над грязным бидоном, продавала манты.

– Без лука они, бабушка?

Она улыбнулась мне всеми своими темно-багровыми деснами.

– Лук не люблю вареный!

Бабушка замотала головой и закачала руками, как будто хотела остановить ветер. Я протянул мелочь и принял из ее прокопченных рук один мант, завернутый в грязную, истертую газету. Откусил. Зацепил зубами и потянул из теста мочалку вялого лука. Тут же со звуком выплюнул все это вонючее варево на обочину. Туда же кинул газету. Ну вот, с прибытием вас, товарищ курсант!

Автобус, подпрыгивая на неровно уложенных бетонных плитах, привез меня в часть. В отдельный батальон связи и радиотехнического обеспечения. В штабе никого не было, кроме помдежа – прапорщика. Представился ему о прибытии.