Мы уже радовались тому, что вышли целыми и невредимыми из столь ужасного места; Наани даже время от времени брала меня за пояс, — как за уздечку — шутливым образом управляя мной… странное дело, ведь кони исчезли из этого мрачного мира в незапамятные времена; наверно, неосознанные воспоминания нашего времени заставили ее руки заняться милой игрой. Раз я даже повернулся, чтобы застать ее врасплох, счастливая Дева смеялась, и я с любовью обнял и поцеловал ее.

Потом мы принялись искать место, удобное для нашего сна и отдыха. И когда завершался двадцатый час нашего перехода, Наани указала на пещеру, находившуюся в добрых пятидесяти футах над нами в правой стене ущелья.

Я огляделся и заметил поблизости два огненных жерла, возле полной теплой воды котловины; и весьма кстати, ибо мы с головы до ног были замараны грязью ущелья и нуждались в хорошем мытье.

Я велел Наани подождать внизу, а сам внимательно оглядел окрестности. Ничто не вселяло в меня тревогу, и я сказал Деве, что она может спокойно остаться внизу и последить за ущельем. Если появится что-нибудь опасное, я успею спуститься на ее зов.

Я поднялся к пещере и быстро вернулся сообщить, что она вполне подходит для нашей цели; светлый и сухой приют был лишен щелей, в которых могли бы укрыться ползучие твари.

Наани обрадовалась, но было видно, что ее что-то тревожит. Не случайно, видимо, меня всегда охватывала тревога, когда Наани не было рядом. Опасения мои подтвердились: Дева объяснила мне, что сильно испачкалась в той гадости, что покрыла камни обиталища слизней, и собственное тело внушает ей теперь отвращение.

Прекрасно понимая чувства Наани, я подошел к полной теплой воды котловине; убедился в том, что она не излишне горяча, а заодно промерил глубину рукояткой Дискоса. Она не превышала трех футов, под слоем вполне пригодной для мытья воды виднелось чистое дно. Набрав в рот немного воды, я не обнаружил едких веществ и решил, что здесь нечего опасаться.

С этим я подошел к Деве и сказал ей, что водоем вполне пригоден для купания и что она может вымыться, пока в ущелье не видно зверей и чудовищ. Тут Наани смутилась, ей не хотелось, чтобы я оставлял ее. Заметив ее терзания, я с поцелуем объяснил ей, что останусь рядом. Я велел ей поторопиться, и Дева повиновалась, прихватив с собой плащ, снятый с моих плеч. Тогда я повернулся к ней спиной и замер, опершись на Дискос.

Наконец моя спутница погрузилась в воду и, приободрившись и согревшись, негромко запела. Вдруг пение оборвалось, и раздался крик. Не думая о ложной скромности, я мгновенно повернулся — в котловине появилась змея. В мановение ока соскочив в воду, я поднял нагую Деву над водой, поставил на берег и укрыл плащом. А потом бросился к змее и торопливым движением Дискоса убил ее, чтобы не скрылась среди валунов. Тварь, оказавшаяся толщиной в мою руку, наверное, вылезла из какой-то подводной норы. Вернувшись к Деве, я взял ее на руки, закутав плащом. Сперва она плакала и трепетала после пережитого испуга, но скоро почувствовала облегчение и вновь готова была смеяться.

Когда радостное расположение духа вернулось к ней, и я успокоился, потому что невероятно испугался, обнаружив Мою Единственную в такой беде.

После, сняв с плеч ранец, я открыл его, и велел Наани съесть две таблетки; она отказалась, если я не составлю ей компанию, и я охотно присоединился к ней, потому что в моем желудке было всегда пусто. Наани радовалась тому, что успела омыться и более не испытывала отвращения к своему телу. А потом мы попили воды.

Когда мы закончили трапезу, она попросила, чтобы я передал ей пояс, который отошел к ней вместе с ножом; изящно перепоясавшаяся, босоногая, она сделалась такой хорошенькой; волосы самым очаровательным образом рассыпались по ее плечам, потому что через ущелье она шла, укрыв их под моим платком, и потому сохранила голову сухой и чистой.

Тут я еще отчетливей вспомнил ее нагую красу; мне и в голову не приходило, что моя Дева может казаться сразу святой и полной всего земного. Потом я никогда не позволял себе вспоминать этот миг, потому что всегда считал, что обязан проявлять мудрость в подобных вещах — и в этом со мной согласится всякий муж, изведавший истинную любовь.

Однако Дева немедленно вернула меня в чувства самым разумным образом: она велела мне встать и быстро и ловко сняла с меня панцирь. А потом приказала мне раздеться и вымыться, пока она будет приглядывать за ущельем. Взяв Дискос, Наани оперлась на него самым воинственным образом, но не без озорства, глубоко скрытого в ее душе. И я велел ей быть осторожной с великим оружием: ибо оно умело сражаться лишь в моих руках и знало, как причинить вред всякому, кто попытается воспользоваться им.

Наани кивнула в знак того, что слышит меня, и все же, побаиваясь оружия, ощущает, что оно дружелюбно к ней. Так она осталась на страже, милая и стройная Дева в ниспадавшем до самой земли плаще; великое оружие в ее маленьких ладонях казалось еще более огромным, тем самым напоминая мне о собственной силе. Не подумайте обо мне плохого; но я воистину был рад этому: мужу подобает гордиться собственной силой, не проявляя при этом высокомерия к тем, кто слабее его.

Я вымылся, не спускаясь в воду, потому что не хотел наткнуться в водоеме на другую змею. Умыв лицо, я зачерпнул шлемом горячей воды, облился и растер тело руками; в воде явно были растворены какие-то соли, которые помогали моим стараниям, потому что кожа казалась очень гладкой под моими ладонями.

Покончив с делом, я сполоснул в воде платок, выжал его, и вытер тело досуха, а потом снова выполоскал ткань и прикрыл ею свои чресла, чтобы соблюсти приличия.

Когда я сказал Деве, что готов, она подошла и с поцелуем передала мне Дискос; а потом велела мне встать возле ближайшего огненного жерла, так, чтобы, охраняя ее, я не ощущал холода ущелья, который, впрочем, был здесь едва заметен.

Я предложил Наани свою помощь, но она не пожелала принять ее, ибо эта работа принадлежала ей по праву, и велела мне исполнять обязанности защитника. Тогда я взял свою капризницу на руки и с любовью обнял ее, на этот раз не страшась, что причиню ей боль, потому что на мне не было панциря. Она поцеловала меня с нежностью и любовью и немедленно выскользнула из моих объятий, чему я и не думал противиться. Напоследок, поглядев на меня полными любви глазами, она пожала мне обе руки и, не уступая своему сердцу, отвернулась, чтобы немедленно заняться стиркой.

Сперва она взяла мой жилет, быстро и умело сполоснула его, а потом, приблизившись ко мне, расстелила жилет на горячем плоском камне возле огненного жерла. После она занялась моим сменным жилетом.

Сполоснув его, она разложила оба жилета рядом… выложив сушиться всю мою одежду, Наани занялась стиркой своей собственной.

Когда она разложила ее сушиться, сердце мое вдруг поняло, что Дева все это время была одета в мой грубый для ее кожи подпанцирный костюм. Вязаная шершавая ткань конечно же раздражала ее тело, а я расхаживал в мягкой одежде, хотя давно мог отдать ей второй жилет.

Немедленно воспылав гневом на себя самого, я устыдился того, что заставил ее идти в неподходящей одежде, даже не подумав об этом. Еще более было мне обидно то, что, зная свое неудобство, Наани ничего не сказала мне о нем.