Николь любила называть лошадей своей конюшни громкими именами римских императоров и полководцев, именами цариц и фараонов, наверное, это льстило ее самолюбию бывшей опереточной дивы. Лошадей она обожала и холила. Особое внимание Николь уделяла сбруе и седлам, она даже ездила специально к владетельным царькам различных арабских племен, чтобы выяснить, кто чем богат в этом отношении. Она ничего не копировала, но брала ото всех то, что нравилось, а художественного чутья и вкуса ей было не занимать. При конюшне она специально держала выписанную из Алжира семью мавра, мастерового по серебряному и золотому шитью, по изготовлению всякого рода хитрых роскошеств для седла и сбруи. Мавр был Мастер милостью Божией, так что скоро Николь утерла нос многим своим конкурентам. И не столько из-за ценности ее хороших, чистокровных, но далеко не выдающихся скакунов, сколько из-за оригинальности и красоты седел и сбруи на них за Николь вдруг закрепилась слава держательницы одной из лучших конюшен в Северной Африке.

Было шесть часов пополудни, белая лента дороги еще слепила глаза. Николь на своем Сципионе оторвалась от Машеньки на ее Фридрихе метров на триста, и казалось, что догнать ее не представляется возможным. Машенька не горячила скакуна, он и так знал свое дело. Маленький Фридрих был вынослив, как мул и тщеславен, как верблюд, он терпеть не мог, чтобы на дороге кто-то маячил впереди него. Каким-то непостижимым образом расстояние между длинноногим красавцем Сципионом и несравненно более скромным в экстерьере Фридрихом I Барбароссой неумолимо сокращалось.

На последнем километре пути, когда с вершины плато, по которому они скакали, уже стал отлично виден белый хребет мыса Бланко, похожий на обглоданный остов огромной рыбы, лежащей хвостом на берегу, а головой в море, Николь стала нервно оглядываться и нет-нет да и стегать своего стратега плеткой. Машенька ни разу не ударила Фридриха, а только шептала исступленно-ласково над его заплетенной в косички гривой:

– Давай, Феденька! Поднажми, Феденька! Давай-ка мы их обставим! Давай!

Фридрих вряд ли что-нибудь слышал, потому как поток встречного ветра, который он возбуждал своим стремительным движением, в ту же секунду относил Машенькины слова далеко за его взмокшую спину, и они оседали вместе с клубами белой пыли где-то там, на придорожных кустах, а вернее сказать, на крепеньких столбиках алоэ.

А вон и показалась из-за белокаменной гряды оранжевая палатка, установленная на пляже, почти у самой кромки легкого кружевного прибоя, а метрах в трехстах от этой оранжевой палатки другая палатка защитного цвета, стреноженные лошади охраны возле нее и силуэты солдат за ними. Как ни противилась Николь, как ни возмущалась, а губернатор решительно обязывал свою женушку совершать все сумасбродства и фокусы только под охраной его личной гвардии.

Когда кони вылетели на прибрежный песок, между ними еще оставалось метров семьдесят. На тяжелом песке Фридрих взял свое моментально – он не обогнал Сципиона, но когда Николь остановила того и подняла на дыбы, маленький Фридрих висел у них на хвосте. Машенька тоже подняла его на дыбы, и на какую-то секунду Фридрих I Барбаросса и стратег Сципион картинно зависли над синей гладью Тунисского залива.

– А вы молодцы, почти догнали! – покровительственно похвалила Николь, соскакивая с коня.

– Да, чуть-чуть осталось, – тоже соскакивая на мокрый песок, миролюбиво согласилась Машенька, а сама подумала: "Еще бы два десятка метров, и был бы на хвосте твой Сципион, а не мы с Феденькой!"

Лошади запалились, тяжело поводили мокрыми боками, и они пустили их нерасседланными прогуляться по берегу моря.

– Пусть отдышатся, – сказала Николь, – смотри, как у них бока ходят! Они почти в мыле! Еще бы километр, и, точно, оба были бы в мыле! Так, посмотрим, что тут у нас в палаточке! – Николь, а за ней и Машенька влезли в палатку, разбитую, как всегда, специально для них.

Палатка была довольно просторная и высокая, с войлочным полом, покрытым холстиной. В палатке их ждали, как обычно, махровые простыни, большие длинные подушки, на которые было очень удобно облокачиваться, блюда с виноградом, персиками, винной ягодой, вода в бутылке и стаканы, на белой салфетке несколько кусочков колотого сахара для лошадей.

– Все-таки что ни говори, а хороший у меня муженек, а?!

– Правда, хороший, – искренне подтвердила Машенька. – Наверное, любая может мечтать о таком…

– Только не ты…

– Только не я, это правда. Клянусь, мне никто не нужен!

– Ой, не клянись, Мари-и-и, – лукаво протянула Николь. – Как сказано в Писании: "Не клянись, ибо не пропоет петух и три раза, как ты нарушишь клятву!"

– Это не обо мне, это об Иуде! – резко ответила Машенька, и глаза ее блеснули в полутьме палатки.

– Ладно, поживем – увидим! – засмеялась Николь. – Давай раздеваться.

Они разделись, не стыдясь друг друга, и нагие вышли из палатки, прихватив каждая по кусочку сахара. Свистнула Николь. Свистнула Машенька. Послушные кони, тяжело разбрасывая из-под копыт песок, подскакали к ним на расстояние вытянутой руки – каждый к своей хозяйке. Николь угостила сахаром своего Сципиона, Машенька своего Фридриха. Потом они умело расседлали и разнуздали коней, а седла и сбрую положили на сухой песок у палатки, куда не доставали набегавшие с легким шорохом слабенькие волны спокойного в этот час Тунисского залива.

– Хороший мастер, как красиво смотрится серебряная нить на фиолетовом бархате! – воскликнула Николь, притрагиваясь к высокой спинке седла Фридриха. – Не зря я выписала этого мавра из Алжира.

– Да, мне тоже очень нравится, – согласилась Машенька. – Сочетание неожиданное и такое благородное!

– Это он для тебя постарался, он тебя любит, – сказала Николь. – Как узнал, что седло для твоего коня, так и постарался. Тебя все любят. – Николь взглянула на Машеньку с нежностью и материнским участием.

– Спасибо, – смутилась Машенька, и ей вспомнился старый лысый мавр[62]с темным лоснящимся лицом. Представила, как сидит он в тени под навесом конюшни на маленькой складной скамеечке за маленьким, обтянутым шершавой замшей верстачком и вышивает по бархату золотой или серебряной нитью. И в зависимости от того, какая нить в игле, такой и моток заткнут у него за ухом, то ли золотой, то ли серебряной нити. Мавр всегда радуется приходу Машеньки на конюшню и при виде ее всегда вскакивает и торопливо кланяется, отчего моток ниток падает у него из-за уха на землю, и они оба, мавр и Машенька, весело смеются, и этот общий смех как бы роднит их на минуточку, делает своими людьми. Скорее всего моток ниток выпал из-за уха мавра случайно лишь в первый раз, а потом мавр проделывал этот номер нарочно, чтобы повеселить Машеньку да и себя порадовать милой паузой среди однообразного рабочего дня.