Да и как он посмотрел бы в глаза Доркону, который был столь приветлив с ним, и как он мог оставить «своих козочек», уже привыкших к ежедневным встречам с ним и ждущих от него новых рассказов и новых походов! И, самое главное, как он оставил бы Катю, возвращение к общению с которой стало теперь целью его жизни?

Однако отказаться решительно он не смог – понимал, что такие предложения тоже бывают совсем не часто. Он вообще впервые оказался замеченным с высоты такого научного Олимпа, как НАСА!

И снова тоска одолела его. Не знал он, на что решиться, что делать? Глядя вокруг, он думал: «Как весело скачут козлята, а я сижу недвижим!»

Между тем лето уже клонилось к осени, и скоро никакого выбора у Моти не будет – в первый понедельник третьей недели сентября начнется новый учебный год, и всякие планы о перемене места нужно будет оставить…

И тут случай снова вмешался в его судьбу. Выйдя однажды из дверей приюта вместе с группой своих воспитанниц, чтобы отправиться на песчаный пляж Эфталу, Мотя увидел туристический автобус, который привез туристов из Митилен. Вообще-то, это не было большой редкостью – «Дом учительницы с золотыми глазами» значился во всех туристических справочниках, и любопытные взгляды туристов были привычны его обитателям. Но на этот раз Мотя почувствовал, что сердце выскочить хочет и тает душа – у автобуса стояла Катя!

Оказалось, что заболел гид, который обычно возил эту экскурсию, и Катя согласилась его заменить. Конечно, она помнила, что именно в этом приюте работал Мотя, но думала, что он на каникулы уехал домой, и совершенно не надеялась его встретить.

Память о той сикамийской встрече на вилле Доркона жила в Катиной душе как в оранжерее – в тепле и покое, но обращалась к ней Катя нечасто. Образ черноволосого красавца, с которым вдвоем они преобразили Камо, стал для нее чем-то абстрактным. Также, как абстрактными были уже и хранившиеся в той же оранжерее образы теплых рук Деда Мороза, подарившего когда-то ей куклу, улыбки детдомовской мамы, целовавшей ее перед сном, и беззащитных, но бездонной глубины, глаз старого музыканта, которому она принесла розу на концерте в Консерватории.

Но все эти абстракции относились для Кати к таким ценностям, потеря которых делала ее существование духовно нищенским и совершенно никчемным.

И вот вдруг образ из душевной оранжереи воплотился в живого человека, живо объяснявшего что-то бойкой девчушке, вышедшей вместе с ним и подружками из двери приюта, а сейчас застывшего как соляной столб и смотрящего на нее волшебным взглядом, будто исходящим с фаюмского портрета.

Очнувшись от поразившего их столбняка, Катя и Мотя быстро побороли свое смущение и уже через четверть часа вместе с туристами и Мотиными воспитанницами оказались в порту. Туристы, естественно, тут же разбрелись по сувенирным магазинчикам. А девочки заняли несколько стоящих у самой воды столиков чудесного кафе «Осьминог» и, наслаждаясь мороженым с печеньем и чаем, принялись обсуждать приплывавшие и уходившие в море лодки и катера, с лукавым любопытством поглядывая на своего воспитателя, о чем-то явно важном беседующего с приехавшей на автобусе красавицей из Митилен.

Рядом с ними лежала собака – очень милый «дворовый терьер» с большими лохматыми ушами, вывалившимся из-за жары длинным красным языком и очень внимательным взглядом. Иногда казалось, что собака принимает участие в разговоре – красавица что-то говорила ей на русском языке и пес или утвердительно кивал, или отрицательно мотал головой, а однажды и вовсе поразил девочек тем, что по просьбе хозяйки сходил к автобусу и принес ей в зубах ее блокнот и авторучку!

А разговор за столиком и вправду был очень важным для обоих – Катя и Мотя поняли это сразу. Как сразу поняли они и то, что каждый из них сам уже пережил раньше, а теперь они осознали это и вместе, как только встретились глазами – их судьбы являлись скованными звеньями одной цепи.

Они не произнесли ни слова об этом, потому что слова нужны там, где чувство зыбко и сомневается в себе, где нет уверенности, что тебя понимают, а их глаза за одно мгновение удостоверили друг друга и в силе чувства и в прочности звена, соединившего их судьбы.

А слова им, конечно, потребовались. Ибо слова – это ярлычки, иконки, которые мы вешаем на свои мысли и чувства, чтобы проявить их во внешнем мире, при общении друг с другом там, где речь идет об опыте нашего индивидуального переживания. Общее слов не требует – и взаимная любовь, и взаимная ненависть понятны и ясны без слов. Но не «все вокруг колхозное», есть много и такого, что только «мое». Внутри себя мы пользуемся образами и у каждого они свои, а вот, прицепив на них бирки-слова, мы «выходим в люди» со своим товаром…

Катя рассказала о том, что произошло с Камо после того, как он стал понимать русский язык. Сам Камо кивками головы подтвердил все то, о чем рассказала Катя – и о процессе инициации на вилле Доркона, и о своих мытарствах в Митиленах и о том, что теперь, живя у Кати, он совершенно доволен своим положением.

Рассказала и о том, что работа ей нравится, но уже и утомляет, что деньги, которые она заработает летом, будут нужны ей, когда она вернется в Россию, а она уже очень соскучилась по Москве и мечтает увидеть ее в зимнем наряде к Новому году.

Мотя рассказал о предложении Стерна из НАСА и своих сомнениях в возможности его принятия. Но Катя сразу поняла, насколько это предложение было важно для дальнейшей научной карьеры Моти, она почувствовала такую гордость за него, за то, что его физика оказалась столь высокой пробы, что даже рассердилась – как можно терять такой шанс?

– Но моя работа… – протянул Мотя.

– Израиль будет только рад прислать тебе замену! Разве можно сравнивать место стажера в греческом приюте для сирот и научного сотрудника НАСА?! – тут же парировала Катя.

– Но лишние хлопоты для Доркона, столь доброго ко мне… – продолжал Мотя.

– И Доркон будет только рад, если ты уедешь, и я уже начала догадываться почему, – опровергла и этот довод Катя.

Мотя сначала не понял, что имеет в виду Катя, но быстро прочел в ее глазах то, что она понимала под своей догадкой. Кровь ударила ему в голову.

– И ты… – начал он, но Катя его решительно прервала:

– И я уверяю тебя, что никаких шансов у него нет, и что я дождусь тебя или здесь, или в России, или на Марсе – где бы ни уготовила мне ожидание судьба, и сколько бы ни длилось это испытание, потому что…

Она замолчала и снова посмотрела на него тем взглядом, с которого началась их сегодняшняя встреча.

Мотя, внутренне торжествуя, взял себя в руки, успокоился и сказал:

– Есть в Израиле такой городок – Димона. Я работал там одно время на текстильной фабрике. А в городке есть памятник – хвост разбившегося в этих краях военного вертолета. Так вот, я сейчас подумал, что наша первая встреча была подобна его взлету – преодолению тяжести обыденности и парению над «прозой жизни». А мысль о Дорконе сбросила меня с небес на землю. Но когда упал вертолет, он разбился, оставив людям память о своем парении этим странным мемориалом. А я остался жив, потому что одним своим взглядом ты остановила мое падение в черную бездну ревности и злобы!