– Не понял, – говорю, потому что и правда не понял, – это что такое?

– Это огуречный лосьон! – радостно сообщает мне старшой.

– Я вижу, что не «Шато Марго», а зачем здесь лосьон в таком количестве?

– Перемычки ВВД мыть им будем! Он дешевле спирта!

– Ну охуеть теперь! Спасибо вам, ребята, от чистого сердца, что хоть не портвейн, но идите-ка вы отсюда и желательно нахуй!

– Ды ты чё, командир! Вот, смотри, девяносто процентов спирта же, ну! Ну какая разница!

– А одна даёт, а другая – дразнится, вот тебе и вся разница! – Я от шока даже не могу искромётно шутить и говорю стандартными фразами.

– Ай, ну что ты, ну давай договоримся!

– Давай, – говорю, – конечно. Вот ты сию же минуту избавляешь человечество от раковых заболеваний – и пожалуйста, хоть вообще не мойте! А иначе – ноги в руки и бегите, пока я от шока не отошёл.

– Можно я в гальюн зайду?

– Ну, зайди.

Смотрю вниз – он проскакивает мимо гальюна и бежит к каюте командира, как будто я не понял, куда ему надо, ага. Минут через пять оба прибегают в центральный.

– Так, чего ты выёбываешься? – спрашивает меня командир, напуская на себя грозный вид.

– Отчего же вы таким странным словом называете выполнение мной должностных обязанностей?

– Оттого же! – Командир хватает флакон и читает состав. – Ну! Девяносто процентов спирта! Нормальная жидкость! Пусть моют!

– Во-первых, в отличие от вас я этикетку прочитал, а не сделал вид, что читаю, и спирта там семьдесят процентов, а не девяносто. А во-вторых, даже если бы и девяносто пять было, то я бы работы всё равно запретил.

– Так! Записать в вахтенный журнал, что я разрешил начать работы! Я распишусь! Давайте свои наряды, я подпишу разрешение! Наберут тут на флот не пойми кого!

Ну ладно, думаю, что тут спорить-то? Не зря же я труды Владимира Ильича учил – мы пойдём другим путём! Ухожу в каюту и пишу там записку дрожащими буквами на клочке бумаги:

«Мэйдэй! Мэйдэй! Спасите наши души! Работяги пришли на борт с огуречным лосьоном и собираются мыть им перемычки ВВД! Я запретил, но командир меня не слушается ввиду классовой вражды между нами! Позвонить не могу из-за конспирации! Записку, пожалуйста сожгите, а лучше съешьте! Товарищ капитан первого ранга! На вас уповаем! Кто, если не вы? Где вы – там победа!» Перечитал, похвалил себя за в меру добавленные нотки паники и лести, сложил записку в мыльницу и бегу к Вове-потрошителю. Трясу его изо всех сил:

– Вова! Вова! Вставай! Жопа!

– Чего это я жопа? Я после вахты, имею право!

– Да не ты жопа, а у нас жопа!

Вова садится на кровати и, часто моргая спросонья, ждёт инструкций – золото, а не боец!

– Вова. Вот мыльница. В мыльнице – записка НЭМСу. Беги в штаб, но в штаб не заходи, чтоб не спалиться, обойди вокруг и в окошко ему мыльницу забрось и запомни – если что, я буду всё отрицать!

– А что случилось-то?

– Работяги собираются ВВД лосьоном огуречным мыть, командир разрешил.

– Врошь?

– Вова, оставь свой белорусский акцент и сомнения в моей вменяемости! Беги, Вова! Беги!

Вова не верит до конца, но вроде как чувствует опасность спинным мозгом, как опытный подводник, хватает мыльницу, вскакивает в тапки и прямо в чём мать родила бежит в штаб. Выражение «в чём мать родила» для подводника означает в РБ и тапках.

Ну всё, теперь можно и успокоиться – Вова не то что до штаба, он и до Москвы добежит, если надо, при этом никому не попадётся и в точности всё исполнит. А НЭМС уж точно в обиду не даст.

На НЭМСов (начальников электромеханической службы) мне вообще везло всегда. Хотя думается мне, что если механик дослужился до звания капитана первого ранга на боевом флоте и занимает должность заместителя командира дивизии, то априори он не может быть тем, с которым не повезёт. Это же всё-таки не люкс какой-нибудь, а свой человек. От сохи, так сказать. А тот НЭМС, к которому бежал сейчас Вова, был мало того что строгим, но справедливым, так ещё и довольно колоритным представителем этой когорты: высокий, плотный, широченный, с квадратной шеей и маленькими гусарскими усиками. Чтоб подчеркнуть своё пролетарское происхождение, по штабу он всегда ходил в лодочных тапках и с расстёгнутым галстуком, который висел, как после эякуляции, на зажиме в виде позолоченной лодочки. НЭМС любил, как он сам говорил, потрогать этих напыщенных командиров, люксовских выкормышей, за вымя. А тут-то уж такой повод что сам Босх велел!

И тут я вспоминаю, что на улице-то ранняя весна совсем, а Вова-то мой прямо в тапочках и побежал, а там тебе и лужи, и сугробы, и лёд – ну прямо все бонусы заполярной весны на щербатом асфальте! Жалко стало мне Вову. Дай, думаю, гляну я на него в перископ, авось ему от этого теплее и суше станет. Ну мало ли. Смотрю в перископ – а Вовы уже и не видно за штабом флотилии, добежал уже, значит. Может же, гад, когда захочет! От безделья, неопределённости и муторных ожиданий начинаю водить перископом туда-сюда и играть в морской бой в полном три-дэ. Вожу, вожу, и такое необычное чувство, знаете, когда вы мельком увидели какую-то настолько странную картину, что даже не придали ей значения в связи с её невозможностью и уже смотрите в другую сторону, а до мозга доходит, что вы только что увидели, и он такой вспышкой яркой эту картинку зажигает в голове. Вот оно самое. Смотрю внимательно. Ого!

НЭМС бежит в нашу сторону прямо в тапочках и с этим галстуком расстёгнутым, который на животе у него вихляется, как маленький чёрный флажок с оборочками. Брызги от него во все стороны, комья снега – вообще дороги не разбирает. И лицо красное такое…

Я вот сейчас точно же ни в чём не виноват, начинаю я уговаривать сам себя. Точно не виноват, но всё равно – страшновато внутри-то. Спускается. Дышит тяжело, что понятно – чай, не мальчик уже.

– Где? – рычит на меня.

– Рабочие в корме уже.

– На хуй мне эти рабочие! Лосьон где?

– А вот, одна коробка осталась, остальное унесли уже.

НЭМС начинает распихивать пузырьки с лосьонами по карманам. Два – в брюки и по два в каждый карман куртки, ещё два сжимает в руках.

– В корме, говоришь? Зови.

Сам становится у переборки в третий отсек, широко расставив ноги и держа в чуть разведённых руках бутылочки с лосьоном. И так их держит, что костяшки пальцев побелели – нормально он завёлся. Если бы сейчас из третьего во второй отсек ехал танк с фашистами, то из танка бы сильно завоняло, без вариантов. Но работяги, видимо, уже успели по флакону накатить и идут во фривольном настроении и расслабленные.

– О, здоров, Егорыч! – кричит их старшой.