IV. (Один хоррор-фильм как учебное пособие). – Ясно, что любой художественный образ занимает онтологическое пространство, которое нам трудно понять и описать, но там всегда есть возможность разрубить «Гордиев узел», сославшись на природу авторского вымысла, – сложнее, когда сама действительность в иных своих проявлениях практически ничем не отличается от художественного образа и мы, не в силах ни принять ее, ни отвергнуть, остаемся в некотором глубоком недоумении: а это происходит всякий раз, когда сверхъестественное вторгается в область повседневной действительности, причем форма вторжения обычно более-менее сюжетна и напоминает осмысленное событие, но как бы с пропусками: неизвестно откуда взялось и чем закончилось, непонятно какой смысл и какие выводы отсюда следует сделать, непредставимо ни как выдумка, ни как реальность, – в сущности, самым лучшим художественным прототипом подобного вторжения является шекспировский «Гамлет», разумеется в анализе Л. С. Выготского, ну а уж от «Гамлета» через бесчисленных посредников в прошлом и будущем тянутся сюжетно-композиционные нити прямиком к нынешнему хоррору, да вот вам пример.

В одном знаменитом хоррор-фильме группа молодых людей собирается лететь в Париж, но некий парень, главный герой, не только предчувствует, но ясно видит – феномен ясновидения не подлежит сомнению – предстоящую аварию лайнера: он и несколько других молодых людей вслед за ним заблаговременно покидают самолет, последний взлетает и тут же обрушивается на землю, все пассажиры гибнут, казалось бы – счастливое избавление?

Не тут-то было, оказывается, все пассажиры кармически были обречены на скорую смерть – такое тоже возможно, и вот молодые люди, покинувшие лайнер, гибнут один за другим, причем Смерть, поистине еще более главный герой фильма, находит самые фантастические способы уничтожить оставшихся в живых пассажиров: неодушевленные вещи оживают и становятся орудиями смертного приговора – а вот это уже достаточно неправдоподобно.

То есть общий замысел фильма от этого не страдает, но все же между первой ее частью – ясновидением предстоящей катастрофы – и второй – безжалостной охотой Смерти за оставшимися в живых молодыми людьми – есть некоторая тонкая и художественная разница в пользу первой части, потому что она вполне идентична с первичной реальностью, тогда как вторая часть фильма представляет собой некий фантастический вариант, который, будучи возможен в принципе, совершенно невозможен в том виде, в каком он показан, и это немного коробит изысканное ухо и наметанный глаз зрителя, – не то что бы фильм не удался вовсе, но тут наглядно показаны границы хоррора как феномена искусства.

В этой связи следует обратить внимание на то, насколько субтильны и ненавязчивы в подавляющем своем большинстве аргументы и факты в пользу того или другого философского или религиозного варианта посмертного бытия, и как выгодно они отличаются от тематики вышеописанного хоррор-фильма – аналоги последнего мы находим в иных примитивных ритуалах иных племен и народов – так что именно по этой самой причине мы от них отворачиваемся: но там, где разработка посмертного бытия достигает уровня самого высокого искусства – как мы видим на примере христианства и буддизма – там отвернуться от нее не так-то просто, непосредственное воздействие ее на нас так сильно, что противостоять ему практически невозможно или надобно быть от природы совершенно глухим к жанру посмертного бытия, который, приходится признать, принадлежит искусству на тех же правах, что и роман, трагедия или эпопея.

Потому что будем все-таки смело исходить из того, что кармический приговор иным людям существует в действительности, а также из того, что ясное предварительное узрение его другими людьми тоже существует в действительности, только вот исполнения приговора в такой пластической завершенности, какую нам демонстрируют иные хоррор-фильмы, в действительности не существует, а без этого нет хоррор-жанра, – то есть получается, что тот или иной ужасный сюжет как бы намечен в недрах бытия, однако в редчайших случаях он разработан в деталях, как правило, везде мы имеем темные пропуски – онтологические щели – которые люди заполняют на свой страх и риск, сообразно собственным предчувствиям, мировоззрениям, симпатиям и антипатиям: первооснова бытия, таким образом, всегда говорит с человеком на языке возможностей и никогда на языке фактов.

Однако возможность на то и возможность, что человеческий дух почти вынужден ее реализовывать: таков способ существования человеческого духа, и таков же способ существования самой возможности, реализация возможности – в чем бы она ни заключалась – дает искусство и не может не быть искусством, а поскольку между возможностью и ее реализацией остается пропуск – онтологическая щель – постольку на уровне реализации одной и той же возможности, то есть в нашей земной действительности, могут и даже должны быть внутренне несовместимые противоречия, – наиболее ярко этот самый момент несовместимости мы наблюдаем в концепциях реинкарнации и «вечной» астральной жизни после смерти, каждая из которых представляет настолько убедительные аргументы в пользу своей и единственной правоты, что решительно невозможно определить, на чьей же стороне истина, а истина, очевидно, для каждого человека своя и заключается в том пути, который он проходит, путь же человека есть суммарный вектор воли, кармы и некоей сюжетной задействованности в высшем и навсегда непонятном для нас плане, то есть, например, уже одна несокрушимая вера в реинкарнацию или необратимую астральную жизнь может реально создавать ту или другую, о чем как раз неустанно и твердят их апологеты.

V. (Несколько обманчивое утешение). – Все-таки нельзя не сознаться, что когда мы садимся в самолет и видим вокруг себя одних стариков и инвалидов, у нас как-то странно и непроизвольно начинает сжиматься сердце: это происходит оттого, что мы в глубине души допускаем, просто вынуждены допускать возможность крушения лайнера, и вот мысль или, точнее, тайная интуиция о том, что Господь-Бог скорее приберет к себе старых и увечных, нежели молодых и здоровых, которым, как говорится, еще жить и жить, – это всеобщее и почти врожденное убеждение действительно склоняет нас к тому, чтобы видеть вокруг себя в самолетной каюте людей молодых и счастливых, а еще лучше – детей, самое же лучшее – грудных детей.

И когда все-таки случается это ужасное событие, крушение лайнера – а случается оно хоть и сравнительно редко, зато с досадной математической неизбежностью – итак, после парализующего шока при известии об авиакатастрофе, после часов и дней коллективного траура, а может быть уже и во время их для всех людей, верующих во что-то Высшее, снова и в который раз встает вопрос о том, как же это Высшее могло допустить гибель не просто даже множества людей, а именно детей и младенцев.

И тогда невольно напрашивается мысль об индусской богине Карме, которая как будто бы по части распоряжения людскими жизнями – так подсказывает нам всего лишь интуиция – чуть более гибкая инстанция, чем Бог, и потому она может таинственным образом взаимодействовать с его величеством Случаем: например, не сразу предоставлять людей с плохой кармой в объятия предстоящей авиакатастрофы, а предавать их сначала случаю, а вот тот уже с присущей ему абсолютно бесчеловечной жестокостью – на то он и случай! – сажает их в тот самый самолет с последним рейсом.