А тут еще вдруг вышла наконец моя повесть – одна из старых, долго бродивших по редакциям. Так что и деньги какие-то появились.

Мы переехали из однокомнатной в двухкомнатную. В квартире просторно. В квартире вольно. Тело наше и мозг свыкаются с ограниченным пространством гораздо сильнее и сложнее, чем мы об этом знаем. Я ходил из комнаты в комнату, и возникало ощущение отнесенных границ – ощущение шири… Теперь была нужна мебель, разумеется новая.

Энергичные «наши» люди установили прямой контакт с наперед выбранным мебельным магазином. Они трижды разговаривали с некоей Вероникой Петровной, у которой в ходу была все та же магическая и несколько сдерживающая фраза: «Мебель покупается не спеша». День покупки все же назначили – день приближался.

Наконец Аня сказала:

– Иди в мебельный… И будь, ради бога, внимательнее.

Я отправился. Я шел быстро. Однако у входа я остановился и вошел в магазин в меру спокойно – я должен был спокойно спросить про гарнитур у девушки за столиком. И я спросил:

– «Марианну» не привезли?

* * *

– Зачем я рылся в его жизни?.. Зачем искал?.. Зачем вызнавал?

Как вдруг мертвый занавес распахнулся. Сам распахнулся. Сам нашелся ответ!.. Разве меня и мой «магнитофонный» поиск не вело чувство к Вере… Да, вело. Да, нацеливало. Да, давнее-давнее чувство. Остатки того чувства!.. Пусть даже остатки остатков чувства. Вот, стало быть, и суть.

Да, да, суть! Меня, мою мысль и мой поиск вела остаточная любовь к женщине, к Вере. Почему нет?.. Вот что толкало изнутри. Вот что было мотором. Мне ведь и впрямь по фигу был Старохатов. По фигу его чужая, не интригующая ничем жизнь. Но еще больше по фигу его портрет – серенький, общепитовский неинтересный мне ни с какой стороны!

С ясностью приоткрылась теперь первая, изначальная наша с ней сценка. Когда Вера еще только жаловалась мне на вражду со Старохатовым. Когда в самом конце разговора она, довольная итогом, спросила:

– Ты согласился помочь?.. Не ожидала, если честно. Пришла… Просить просила, но не ожидала.

И повторила:

– Согласился?.. Почему?

И подойдя ближе (я сидел на стуле) – руки мне на плечи. Красивая. С ароматом былых наших встреч.

А я снял ее руки с плеч, трусливо снял. И что-то пряча, словно топча ногой в траве, затаптывая, поспешно ответил:

– Как почему?.. Из справедливости.

Это была ложь. Я тогда точно знал, что это ложь. И я вполне знал, что именно я скрывал и что затаптывал.

Знал. А потом забыл. Да, да, забыл. И затоптанная, запрятанная, убранная с глаз долой моя давняя любовь к этой женщине стала жить самостоятельно. Без хозяина. Без меня. Но стала жить…

* * *

И вот почему мне не дался его портрет. Я и не мог его написать. Ну, неинтересен был мне господин портретируемый… Всё пустота, кроме женщины.

Не умел я написать этот портрет, потому что не хотел. Сам себе в этом не признаваясь. Я только и хотел помочь Вере. Сам себе не признаваясь.

* * *

Остатки остатков любви. Это был какой-то новый для меня образ… Как подземный ручеек на глубине, который все бежит и бежит… Вливаясь в колоссальные подземные воды всего забытого.

Остатки жили и незримо, под землей работали. Как незримо работает в нас всякое неокончившееся чувство.

Мысль обнажилась.

* * *

Вот почему я так рьяно искал. И не сковырнуть, не устраивать ловлю и не разоблачать старого киношника я хотел – я хотел дать Вере что-то в помощь. Это не я, а остатки затоптанной любви так страстно шли по следу Старохатова. Это не я… Это затоптанная любовь наметила схватить «врага» за руку. Хотела схватить и схватила.

Старохатов прав, в человеке немало тайн и глубин… Столько настоящих неподсудных проблем, что вопрос, почему человек брал деньги или не брал – вопрос смешной… нелепый… в этом вопросе нет ничего, кроме самого факта. Да и факт, только как оружие для Веры. «Топор» в помощь.

* * *

Почему нет?.. Крохи чувства, затененные, запрятанные, не обнаруживаясь вполне, нашептывали моему подсознанию.

А подсознание, тоже не включая яркого света, подсказывало, что и как делать… Как отслеживать шаги Старохатова. Как и с кем говорить «под магнитофон». Как следить. И как не терять времени.

Остатки былой любви постояли за себя до конца и устроили эту слежку-погоню. Почему нет?

* * *

На поверхности эти остатки остатков любви были мало заметны. Немножко ностальгии. Иногда странная проваливающаяся мягкость в разговоре с Верой. Даже по телефону… Слегка магнитило… Не более того.

* * *

Зато не раз и не два – в десятках случаев – мое поведение определялось подсказками моего подсознания.

Самое поразительное – предфинал… Когда Вера шла к нам домой, смутно чувствуя поживу… Или когда я (неумышленно) подсказал ей, что моя Аня ненадолго уйдет и оставит ее, Веру, одну наедине с коробкой записей. С коробкой, на боку которой «Портрет и вкр»… Кто как не я, поощряя Веру, дал ей понять, что и меня в этот час тоже не будет в родных стенах. И что весь «Портрет и вкр», вся коробка будет беззащитна – бери не хочу!

– Но если тебя не будет, – со странным волнением в голосе сказала Вера. – Мне будет скучно у вас.

– Пойди, пойди. Может, и не будет скучно.

Она подумала и еще раз интонацией проверила – мягко ли ей будет там, у нас, ступать босой ножкой.

– С Аней поболтаю.

– Поболтай.

– На полчаса-час. Выпить чаю зайду.

– Да, да, пошушкайся с моей женкой… А кстати, и с Машей….

Ступать ей там будет мягко. Как четко сейчас я помнил свои слова. Я ведь их Вере растолковывал даже. Разжевывал.

– Ты, Вера, можешь побыть с Машей наедине. Не помню… Но вроде бы Ане куда-то надо уйти.

– Уйти?

– Кажется, в больницу к тете Паше.

– Да?

– Да. На какое-то время… Побудешь с Машей за няньку. Недолго.

И, помню, была небольшая, но ощутимая пауза. Я слышал, как она сглотнула ком волнения. Я указывал ей путь. Я не осознавал. Но я это делал.

* * *

Меня долго грела эта мысль о неосознаваемой сомнамбулической работе моего подсознания. Как и положено долго греть тому, что нас оправдывает.

* * *

С девушкой энергичные «наши» люди контакт наладили заранее. Тем не менее она строга и исполнена достоинства. Она отвечает – мебельного гарнитура пока нет.

Через двадцать минут я вновь спрашиваю. Я должен быть внимателен.