Вечер перед Иваном Купалой выдался светлый, небо оставалось безоблачно-голубым, лишь чуть поблекло уже ближе к ночи. Снова отправив девок за водой, Свекачиха велела оброчницам вычистить птичник, а парням – перетащить бревна на другое место, ближе к амбару.

– И что ей все неймется? – зло ощерился кто-то. – Будто здесь эти чертовые бревна плохо лежали? Нет, давай к амбару. Ну, хозяйскому слову не поперечишь… Взялись, братцы!

Между тем приноровившийся к ошкурке Митрий потихоньку присматривался ко всему, происходившему на дворе, и пришел к весьма парадоксальному и неожиданному для себя выводу: никакой видимой потребности во всех этих работах не было! Бревна – прав оброчник – можно было и на месте оставить, да и ошкуривать их удобнее днем, а не на ночь глядя, как и птичник чистить. Воды в баню натаскали столько, что та уже лилась через край бадеек, наполнили и ушаты, и малые пустые бочонки, что были приготовлены для солений. Некоторые бочонки оказались с трещинами, и налитая вода вытекала, что нисколько не смущало Свекачиху. Та только злобствовала да подгоняла – скорей, скорей. Вот скрылась ненадолго в избе, вышла – уже с плеткой! – ухмыльнувшись, зашла в птичник, откуда сразу же послышались звуки ударов и девичий вой – видать, бабуся задала работницам хорошую трепку! А к чему, спрашивается? Сколько Митька тут был, так только и видел, как оброчницы от безделья изнывали. Что, раньше их на работы настропалить нельзя было? Странно…

Уж месяц закачался над крышами изб, когда Свекачиха наконец смилостивилась, отпустила всех молиться да почивать. На Митьку указала пальцем особо:

– А ты, паря, с оброчниками на сеновале спи, да смотри у меня – доиграетесь с Мулькой. Ужо шкуру спущу с обоих.

За спиной хохотнули, а Митька вздрогнул: откуда бабка узнала про их отношения с Мулькой? Неужто сама девчонка и нажаловалась? Так она ж немая. Значит, кто-то другой сболтнул. Ну а кому что за дело? Разве что Онисиму? Да, похоже, что больше некому! Тот ведь мог, змей, чисто из зависти наябедничать, мог. Хотя и с Мулькой-то в прошлый раз нехорошо вышло – обиделась девка, явно обиделась. Не донесла б про расспросы… Не донесет – немая. Кстати, тоже интересно, где ее носит? Что-то на дворе не видать.

Этим же вопросом вдруг озаботилась и Свекачиха. Почесала задумчиво подбородок, зыркнула на всех собравшихся.

– Чтой-то я Мульку не вижу. Неужто запропала куда?

– Матушка, вели слово молвить, – подала голос какая-то замызганная гусиным пометом оброчница.

Бабка милостиво кивнула:

– Инда, Катерина, молви.

– А Гунявая Мулька, матушка, поутру еще о чем-то шепталась с Федором да все кланялась, видать, отпрашивалась на посад.

– Отпрашивалась? Чтой-то Федор мне не сказал? Забыл, наверное. Инда, спрошу опосля – чего этой дщери на посаде делать? Ладно, молитеся да спать! Завтрева разрешаю отдохнуть, в честь праздника.

Все радостно поклонились:

– Да возблагодарит тебя Господь, матушка!

– Ладно, ладно, – довольно оскалилась бабка. – Помните мою доброту!

Завалившись вместе с оброчниками на сеновале, Митька не засыпал – думал. Сена было немного, покосы только еще начинались, и не очень-то удобно лежалось – жестко, хотя оброчников сие обстоятельство ничуть не смущало – храпели так, что, казалось, снесет крышу. А вот Митрию не спалось, и не потому вовсе, что жестко. Очень уж хотелось докопаться – с чего б это именно сегодняшним вечером бабка Свекачиха организовала подобную суету?

Что суета была организована специально, у Митьки сомнений не было – видел, сопоставлял, размышлял, – не зря ведь прозвали Умником! Зачем, зачем бабке все это? Что хорошего в суете да гаме? Неразбериха, вот что! Никто никого не замечает, все орут, носятся, как заполошные. Спроси кого – видали ли где… ну, хоть того же Федьку Блина? Так точно ответят, что вроде как где-то рядом бегал, да вот отошел куда-то. А, скажем, о содомите Акулине Блудливы Очи никто и не вспомнит – есть он на усадьбе, нет ли? Кому какое дело. Ага! Так, может быть, именно в этом и дело?

Если вдруг спросит кто – хоть монастырский контролер-служка, – где в ночь на Ивана Купалу был тот-то и тот-то – никто ведь и не ответит наверняка. Только приблизительно – вроде как был, а может, и не было. Хитра бабка Свекачиха, ой, хитра! Скрывает на всякий случай какое-то дело. Вроде бы и не очень это надо – скрывать: кому тут доносить-то?

А может быть, как раз и надо?! Может быть, и есть кому доносить, неужто судебный старец Паисий совсем уж без присмотра сей притон оставил?! Не оставил, тут и гадать нечего. Значит, есть, есть здесь у Паисия верный человечек, как говорится – глаза и уши, только бабка не знает кто и на всякий случай пасется. Паисий умен, доброхота своего Иванке не выдал, что понятно: тот тут ненадолго, выполнит задание и уедет. Уедет…

Так и они с Иваном уедут, и он, Митрий, и Прохор. Господи, неужто удастся из нищего жития вырваться, вольным человеком себя почувствовать?! Впрочем, Митрий и сейчас вроде как вольный…

Только если б не Иванова заступа, так давно б словили, заковали бы в железа, клеймили б, как беглого. А может, и казнили бы лютой смертию другим в назидание.

Слава те, Господи, не оставил, сподобил в государевы люди выбиться! Государству Российскому послужить – то славно! Вот как раз сейчас и послужить – вызнать все, за тем и послан! Так что не спи, не спи, Митрий! Федьки Блина на усадьбе нет, Мульки, еще нескольких холопов, самых здоровых, да и содомит Акулин что-то носа не кажет. Где они все? А может быть, вот как раз к утру и вернуться должны? Притаиться у ворот, посмотреть…

Стараясь не шуметь, Митька поднялся на ноги и, приоткрыв воротца, выскользнул в ночь. В молочно-кисельном небе висели белые звезды. Тихо было кругом, лишь вдруг загремела цепь. Коркодил, псинище! Как же Митька про него не подумал?! Сейчас вскинется, гад хвостатый, лаять начнет – пробуй тут проберись хоть куда тайно. Эх, делать нечего, придется до утра выжидать.

Странно, но пес почему-то не лаял. Заинтригованный отрок замедлил шаг, присмотрелся… и не поверил своим глазам! Напротив ворот, у собачей будки, на корточках сидела Гунявая Мулька и, что-то ласково мыча, чесала псинищу брюхо. А тот развалился, повизгивая от удовольствия, махал хвостом да все норовил лизнуть девчонку в нос.

Вдруг что-то почувствовав, Мулька резко обернулась и вздрогнула. Пес тут же поднял голову, зарычал.

– Тихо, тихо, – негромко произнес отрок. – То ж я, Митрий.

– Умм… – Мулька кивнула, успокаивая собаку.

Митька присел рядом:

– Ты знаешь, прости, что тебя, может быть, чем-то обидел.

Девчонка не отозвалась, все гладила пса.

– И вот еще, – оглянувшись, продолжил Митрий. – Про тебя сегодня Свекачиха спрашивала – мол, куда это запропастилась Мулька? А и правда – где все? И Федьки Блина нет, и холопов, и гость куда-то запропастился.

Так просто спросил, понимал – не ответит девчонка. И хотела бы, да никак – немая. Интересно, как она на реке оказалась? А, наверное, в обитель ходила, грехи замаливала. В общем-то, если разобраться, несчастная девка эта Гунявая Мулька. Митька осторожно положил руку девчонке на плечо, погладил. Мулька не отпрянула, а, скосив глаза, улыбнулась.