Первым Долбушина заметила Эля. Издала радостное восклицание, но подбегать к нему не стала. На чаше ее внутренних весов Мамася раз и навсегда перетянула Долбушина. Он замечал это и порой сердито сдвигал брови, пытаясь что-то решить для себя. После Эли Долбушина обнаружила и Мамася, посмотрев на него поверх рукописи.

– Добрый день! Гуляли?

– Я, наверное, уезжаю, – сказал Долбушин.

– «Наверное» – плеоназм, тормозит действие. Лучше: «Я уезжаю», – отозвалась Мамася, существуя в редакторских мирах.

Долбушин смотрел на нее и улыбался. До Мамаси запоздало дошло, что слова могут иметь не только стилистический, но и семантический смысл. Совсем недавно она нетерпеливо ждала, пока эти непонятные люди оставят ее в покое, теперь же была сбита с толку. Тревожно вскинула голову.

– Минуту! Кто уезжает? Куда? Зачем? Я не понимаю!

– Я должен, – терпеливо повторил Долбушин.

Мамася оглянулась на Элю, прося ее о помощи. Однако Эля не спешила помогать. Перестав кричать «У-у!» под ковер, она где-то раздобыла маникюрные ножницы и отстригала от тапки розочку. Мамася пасмурно подумала, что и сама давно собиралась это сделать. Правда, засовывать розочку в цветочный горшок и поливать ее чаем она не планировала.

– И она тоже уезжает?.. Ей не нужны все эти переезды! – тревожно сказала Мамася.

– Согласен. Поэтому Эля остается у вас, – сказал Долбушин.

Мамася резко подалась вперед. С ее колен посыпались страницы рукописи.

– Где она останется?

– Не волнуйтесь: она не всегда будет такой. Мозг сохранен. Она быстро восстанавливает навыки. Года через два, если заниматься, развитие будет соответствовать средней возрастной норме. Так говорят доктора.

– А если меня спросят, где я взяла ребенка? Есть же, в конце концов, государство!

Долбушин заглянул под стул, однако государства там не увидел.

– С каких пор женщин смущают такие мелочи? Скажете, что принес аист.

– Очень смешно! Интересно, как я объясню это собственной дочери? Не слишком ли много вы на себя берете? Подбросили мне девочку! Приняли за меня решение!

– Сожалею. Но мне всегда казалось, что женщины втайне презирают мужчин, которые позволяют им принимать решения, – рассеянно отозвался Долбушин.

Мамася загорелась. Для нее это была больная тема.

– Бред! Если мужчина будет лезть в каждый таз…

– Таз – это не решение. – Долбушин повернулся к Эле: – А вот этого не надо! Брысь! Фу!

Услышав его голос, Эля перестала зубами отдирать от подошвы тапочки прилипшую конфету и втянула голову в плечи.

– Вы ее напугали, – с укором сказала Мамася. Она почти привычно пробормотала: «Нельзя!» – отобрала у Эли тапку и, успокаивая, обняла ее.

– Да, я забыл. На кухне под столом чемодан! Используйте эти деньги на лечение, – сказал Долбушин.

Долбушин потрепал Элю по голове, взял прислоненный к стене зонт, повернулся и вышел. Его сутулая спина временно стала практически прямой. Мамася что-то запоздало крикнула, но он был уже на лестнице.

Я не могу справиться с собственными ХОЧУ и заменить их на НАДО. Или из многих НАДО выбираю те, что совпадают с моими собственными ХОЧУ и отсекаю другие, более важные. В результате я вроде всегда при деле и всегда стою на месте.

Из дневника невернувшегося шныра

До Твери Долбушин добрался на такси. Водитель, шумливый и горячий человек, подпиравший животом баранку, лихо справлялся с гололедом, с риском для жизни обгоняя фуры. Всю дорогу он слушал шансон, так что когда Долбушин, наконец, выбрался из машины у входа в городской парк Твери, голова у него распухла до размеров Владимирского централа.

– Обратно скоро едем? – заорал водитель, опуская стекло.

Долбушин не хотел связывать себя сроками.

– Поищи другого! – посоветовал он, и такси умчалось.

Тверь Долбушин знал неплохо. Когда-то его родной дядя преподавал в Суворовском училище немецкий язык, юного же Долбушина засылали к нему на лето, чтобы он подтянул штаны и знания. Долгими жаркими днями Альберт в одиночестве шатался по городу, покупал в кондитерских половинки черного, болтался в книжных, бесплатно читая, а когда прогоняли, выбирался к Волге и шел мимо рыбаков с трескучими катушками, пока набережная не заканчивалась и не начинались отдельно валяющиеся камни, заросли кустов и кучки разбитого бутылочного стекла.

Постукивая зонтом, сегодняшний постаревший Долбушин быстро шагал по парку. Когда-то хитроватый дядя, не любящий его долгих отлучек, пугал Альберта, что в этом парке вся молодежь гуляет обязательно с ножами и как-то вечером зарезали сразу троих, так что, впечатленный этим, юный Долбушин обязательно прихватывал с собой кнопочный нож. Правда, нож ни разу не пригодился. Но и сейчас, много лет спустя, Долбушин ощущал, что страшилки дяди все еще живы в нем. Он прошел сквозь парк и быстро отыскал нужный дом. Некогда розоватый и даже кокетливый, дом загрязнился и имел припухший простуженный вид. С трубы насморочно свисала длинная сосулька. По широкой лестнице Долбушин поднялся на второй этаж и остановился перед металлической дверью. Он ожидал, что это будет жилая квартира, однако дверь украшала побитая табличка:

«Гадание на картах. Привороты.

Очистка кармы от первородного греха.

Предсказание судьбы – 100 % гарантия».

Долбушин поискал звонок, нажал и, не услышав в коридоре никакого звука, нетерпеливо забарабанил в дверь ручкой зонта. Это подействовало. Высунулась опухшая физиономия и подозрительно принялась его изучать. Толкнув дверь плечом, глава форта решительно прошел в коридор и зашагал по нему, заглядывая в комнаты. Опухшая физиономия катилась за ним, что-то бормоча, но вскоре отстала.

В предпоследней комнате на стуле с мягкой спинкой подпрыгивал причесанный на лобик мужчинка в полосатом костюмчике. Он хорохорился и изо всех сил притворялся, что не верит предсказаниям. Сидевшая напротив него гадалка была похожа на бойца неведомой армии или на пожарного в парадной форме. Вся в бляшках, погончиках, сияющих пуговицах, цепочках, молниях. Цепкая обезьянья ручка с потрясающей быстротой раскидывала карты.

– Ох, не надо было вам ссориться с пиковым королем! – вскрикивала она.

– У него принципы, так и я – не голышом! – задиристо отвечал мужчинка.

– Оно, может, и так, да только нечего бубновому валету на пикового короля лезть! Тут вернее через крестовую даму действовать.

Мужчинка сдвигал брови. Соображал.

– Это кто ж такая будет? Не Маргарита ли Михайловна, секретарь городского совета? – говорил он размышлительно.

– Это такая рыженькая? Нет, рыжая – это всегда бубновая дама. Тут надо темную и худую искать! Может, жена или племянница? – отвечала гадалка.