Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как?
Она с досадой возвела глаза к потолку:
— Теория хаоса! Это величайшая революция в физике и математике после теории относительности и квантовой механики, Вы же наверняка слышали о теории хаоса?
— Конечно…
— Уже давно ученые стремятся понять некоторые повседневные явления, которые внешне кажутся необъяснимыми ввиду своей прерывности и бессистемности.
— Например?
— Как образуются облака? Как объяснить перемены климата? Какому закону подчиняется поднимающийся в воздух дымок сигареты?
— Ну, случаю, это же очевидно.
— Нет! Хаосу. В общих чертах, мельчайшее изменение, мельчайшее отклонение в самом начале формирования системы может вызвать радикальную трансформацию в конце.
— Понимаю. Крохотная случайность — и все может измениться. Отсюда знаменитая история о том, как бабочка взмахивает крыльями.
— Совершенно верно. Бабочка взмахивает крыльями в Японии, сотрясая тем самым воздух, и этого достаточно, чтобы вызвать штормовую волну, которая через месяц обрушится на побережье Соединенных Штатов.
— Красиво.
— Не правда ли?
— И как это связано с искусством?
— А вы прочтите мою диссертацию!
— С удовольствием, однако не сегодня вечером…
— Красота хаоса состоит в его обманчивом обличье. Хаос предстает абсолютно беспорядочном и внешне не подчиняется никаким законам. Но у хаоса есть свой внутренний порядок, порядок природы. Искусство подчиняется тем же законам. Я пытаюсь доказать это.
— Честное слово, я с удовольствием прочту вашу диссертацию.
— Но привело вас ко мне не это…
Софи, которая явно изнывала от нетерпения, энергично кивнула.
— Что ж, — сказала историк-математик, поворачиваясь к подруге, — «Джоконда» и «Меланхолия»… Может, ты сформулируешь поточнее, что тебя интересует, ведь о «Джоконде» я могу лишь повторить то, что было сказано миллиард раз…
— Веришь ли ты, что «Джоконда» может заключать в себе некую тайну? — робко спросила Софи.
— Ты это серьезно?
— Да, — подтвердила Софи. — Иначе я не стала бы пересекать Ла-Манш. Вокруг этой картины развели страшный гвалт, но, по твоему мнению, есть ли в ней некий тайный смысл?
— Откуда мне знать? Подожди, если у «Джоконды» действительно имеется некий тайный смысл, его бы давно раскрыли, представь, сколько историков и искусствоведов изучали эту картину!
— Но все-таки в этом полотне есть нечто особенное! — настаивала Софи.
— Слушай, не может быть, чтобы ты проделала такой путь из-за подобной чепухи, и это при том, что мы не виделись восемь месяцев? — рассердилась Жаклин.
Я не мог понять, действительно ли она раздражена или это какая-то шутливая игра между подругами.
— Жаклин, — возразила Софи, — я тебе все объясню. Я сейчас… я делаю документальный фильм об одной вещи, будто бы принадлежавшей Иисусу. Это в высшей степени загадочная реликвия, и Дюрер посвятил ей большой трактат.
— Дюрер написал великое множество сочинений. В том числе совершенно замечательный трактат о перспективе…
— Да, да, — прервала ее Софи. — Но этот текст касается «Меланхолии». Дюрер подарил рукопись своему другу, гуманисту Пиркхаймеру, но потом она исчезла…
— Ах да, Панофски и Заксль говорят о ней в своей работе о Дюрере. Я полагала, что эта рукопись — чистая выдумка…
— Нет. Она на самом деле существует. И нашел ее как раз отец Дамьена.
Софи положила руку на лежавший рядом с ней рюкзак.
— Она там? — недоверчиво спросила Жаклин.
— Да.
— Покажи…
— Покажу, не беспокойся. Но сначала ответь на наши вопросы; Кажется, существует некая таинственная связь между «Меланхолией» Дюрера, «Джокондой» Леонардо и реликвией, будто бы принадлежавшей Иисусу. Мы обнаружили это в ходе нашего расследования…
— Расследование, при котором требуется телохранитель? — вставила Жаклин, указав на Баджи.
— Да. Это расследование, при котором требуется телохранитель, — подтвердила Софи. — Так вот. Ты меня хорошо знаешь, стало быть, понимаешь, насколько это серьезно. Я же не из тех, кто взял бы телохранителя, чтобы пустить пыль в глаза, верно? Итак, я продолжаю. В ходе расследования мы нашли копию «Джоконды», на которой в разных местах нарисовано карандашом около тридцати кружков. Мы уверены, что это связано с историей реликвии, поскольку так в своей рукописи говорит Дюрер. Он четко объясняет, что Леонардо да Винчи трудился над этой тайной. Если коротко, мы хотели бы узнать, возможно ли, чтобы «Джоконда» заключала в себе подобную тайну.
— Какая-то безумная история? — взорвалась подруга Софи. — Ты вляпалась в грандиозный фарс, бедолага моя…
— Нет, уверяю тебя, это серьезно. Пожалуйста, расскажи мне то, что могло бы нам помочь! Подумай хорошенько!
Жаклин испустила долгий вздох. Она взяла свой стакан с бренди, затерявшийся среди груды вещей, брошенных на низкий столик в гостиной, затем уселась на диван, где валялись платья, иллюстрированные журналы и пепельницы.
— Ну ладно, — начала она язвительным тоном и закурила сигарету. — Во-первых, уточним даты. «Джоконда» была написана между тысяча пятьсот третьим и тысяча пятьсот седьмым годами. Это одно из последних творений Леонардо, который умер через полтора десятка лет, в тысяча пятьсот девятнадцатом. Что касается «Меланхолии», если память мне не изменяет, она датируется тысяча пятьсот пятнадцатым годом…
— Четырнадцатым, — поправила Софи.
— А Дюрер умер в тысяча пятьсот двадцать восьмом. Стало быть, пятнадцать лет спустя. Ну вот, ваша загадка решена, спасибо, до свиданья!
Обе подруги расхохотались одновременно. Я позволил себе только улыбнуться, чтобы не обидеть их, и в некотором замешательстве взглянул на Баджи.
— Ладно, — сказала Жаклин, заметив, что я не расположен смеяться. — Давайте говорить серьезно. Да, в «Джоконде» есть нечто загадочное, но не в том смысле, как вы это понимаете. В ней есть загадка, потому что она имела какое-то особое значение для Леонардо, но никто не знает почему. Он так дорожил этой картиной, что, хотя написал ее по заказу Джулиано Медичи и Франциск I предлагал купить ее, отказался расстаться с ней и хранил в своей мастерской до самой смерти.
— Интересно, — хмыкнула Софи.
— Да, только вот ничего эзотерического в этом нет. Просто Леонардо всегда стремился к совершенству и, наверное, понимал, что «Джоконда» — его лучшее, пусть и несовершенное творение.
— Тебе виднее, — сказала журналистка, похоже настроенная столь же скептически, как и я.
Жаклин возвела глаза к потолку с оскорбленным видом:
— Было придумано несколько тысяч различных версий, объясняющих специфическую странность этой картины, бедолага моя!